Герман Наумович Фейн Роман Л. Н. Толстого «ВОЙНА и МИР» ЦЕЛОСТНЫЙ АНАЛИЗ Из опыта работы учителя Издательство «Просвещение» Москва 1966

Том первый

Часть первая

 

Итак, первый урок-беседа.

Первая часть романа. Две стихии: одна — воплощенная в Ростовых, Пьере и Андрее, другая — светский салон. Это — экспозиция.

— Почему Анна Павловна испугалась, увидев входящего Пьера? — В нем было нечто «не свойственное месту».— А что именно? — «Этот страх мог относиться только к тому умному и вместе... естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной».— «Естественность» и «ум» не свойственны месту. Что же свойственно месту? — Лживость. Притворство. Гости совершают обряд приветствования никому неинтересной и ненужной тетушки, напоминающей нам «княжеское отродье» из «Отцов и детей».— Кого изображает Анна Павловна? — Энтузиастку. «Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой».— Чем же воодушевлена эта «энтузиастка» в вечер нашего знакомства с ней и ее салоном?— В сущности, она из «куска говядины» хочет сделать утонченное блюдо. Анна Павловна — «хороший метрдотель»: она сервирует гостям виконта, потом аббата.— С кем еще сравнивает Толстой Анну Павловну? — С хозяйкой прядильной мастерской... Мысль, чувство, искренность,— где-то в другом мире. Мы еще не знаем его, этот другой мир. Но представитель его, Пьер, здесь, и он пугает «хозяйку прядильной мастерской», которой важно только одно — чтобы веретена «равномерно и не умолкая шумели».

Постоянный гость в салоне Анны Павловны — князь Василий.— Какова манера его речи?— Он говорил, как «заведенные часы». И здесь подчеркивается автоматизм, отсутствие внутренней свободы, лицемерие, ставшее сущностью человека.

— Помните ли вы, как об этом обществе отзывался Лермонтов, как он характеризовал его в одном из стихотворений?— Великий поэт писал о светском салоне, где«мелькают образы бездушные людей, приличьем стянутые маски» (стихотворение «Как часто пестрою толпою окружен...»). В этом обществе не так легко отделить кажущееся от действительного. Кажется, Василия Курагина очень волнует состояние здоровья Анны Павловны и депеша Новосильцева. Кажется, княгиня Друбецкая с интересом слушает рассказ виконта. Кажется, княжна Элен очень красива. Но все это только кажется, все «как будто».

— Какая человеческая сущность скрывается за этими «уверенными и изящными лицами»? Вот красавица Элен. Вспомним, как Толстой описывает ее. — Она шла, «шумя своею белою бальною робою... и блестя белизною плеч…любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала...» — Сколько белизны и блеска! Но почему же необыкновенно похожий на нее брат Ипполит столь «поразительно дурен»? — Потому что лицо его «отуманено идиотизмом».— Может быть, нам только кажется, что Элен прекрасна? Подождем, Толстой покажет нам эту женщину в других ситуациях, в другой обстановке.

— Зачем приехали сюда, к Шерер, Друбецкая и Василий Курагин?— Прежде всего для устройства своих личных дел. Когда Анна Михайловна получила возможность поговорить с тем, кто может пристроить Бореньку, «с лица ее исчезла вся прежняя притворность¹⁶ интереса», ибо«она приехала... чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем.., она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта». Для самого князя Василия главною целью визита было узнать, можно ли рассчитывать на место первого секретаря в Вене для своего сына.

Пьер попадает в положение «ребенка в игрушечной лавке».— Почему Толстой называет его ребенком?— -Он наивен, он не понимает, что действительно попал в игрушечный домик, он хочет с заводными фигурками говорить о мировой политике. Когда-то еще Гоголь предупреждал: «Не верьте этому Невскому проспекту... все обман, все мечта, все не то, чем кажется... Он лжет во всякое время, этот Невский проспект». Разве не напоминает нам судьба Пьера, чуть было не принявшего Элен за «гений чистой красоты», судьбу бедного Пискарева?..

— Но пока еще, в первых главах романа, не кажутся ли нам эти люди довольно безопасными? — Да, это пока только милые игрушки, умеющие изображать на своих намалеванных лицах улыбки. Эти улыбки призваны скрыть нечто тайное, они шаблонны, как мертвые маски актера старинного китайского театра. «Сдержанная улыбка... не шла к... отжившим чертам» Анны Павловны; князь Василий улыбался «неестественно и одушевленно»; и у всех людей в салоне «улыбка... сливалась с неулыбкой».

— А какая улыбка у Пьера, человека, пришедшего из другого мира? (Вспомните: он «незаконнорожденный», он чужой в этом салоне, где собираются «люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу»).— «Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него; напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное лицо и являлось другое, детское, доброе...»Улыбка его говорила «разве только вот что: мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый».Толстой всегда думал, что улыбка человека говорит о многом. Он писал в «Детстве»: «...В одной улыбке состоит то, что называется красотой лица: если улыбка прибавляет прелесть лицу, то лицо прекрасно; если она/не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит ег.6, то оно дурно». И Толстой внимательно следит за улыбками людей (так, он скажет о Вере Ростовой: «Улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно»).

— Есть ли среди действующих лиц романа герой, который знает цену людям света, всему этому миру? — Есть, это «новое лицо — Андрей Болконский». «Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество» — заколдованный круг, который он ненавидит и из которого хочет вырваться.— Почему он идет на войну? — «Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне!»— Как чувствует себя в свете князь Андрей?— «...Все бывшие в гостиной... надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно». У него «скучающий взгляд», на лице его чередуются «выражения скуки, усталости и досады». Это скука того же сорта, что у Онегина (у того хандра была «на страже и бегала за ним она, как тень иль верная жена»).

Не случайна эта аналогия. Начало XIX пека — время размежевания в русском дворянстве: одни дворяне служили престолу и делали карьеру,— другие жаждали большого дела и тяготились жизнью, не заполненной серьезными интересами. В «Дневнике студента» В. Ф. Одоевский писал: «Жизнь мне снова становилась скучною, тягостною»¹⁷. Н. И. Тургенев тосковал в «Книге скуки»: «Скучная, мрачная будущность...— вот что для меня остается!»¹⁸ Пушкин жалуется в письмах из Михайловского: «У меня хандра», «Скучно — вот и все» и — главное: «Скука есть одна из принадлежностей мыслящего человека»¹⁹. Это пишут лучшие люди начала века.— Но находили ли они выход, была ли скука для них оправданием пассивности и бессилия? — Эти люди страстно искали выхода, они боролись за переустройство общества. А многие из тех, кого не интересовали мелкие заботы светского общества, «бешено гонялись за жизнью, ища ее повсюду», как говорил Белинский о Печорине. Это говорилось о «лишних людях», литературных героях, воплотивших в себе тоску их создателей об активном действии. «Лишние люди» — не выдумка. Они были всегда, когда действительность разочаровывала, но осмысленной цели не предлагала. Эти страстные поиски жизни, цели ее отличают и князя Андрея.

— Как отражается в портрете Андрея противоречие между демонстративным выражением скуки и внутренней страстью борения? — Вот он с Пьером в порыве самораскрытия. Теперь он «был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который, развалившись, сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо все дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым (это фамильное: сравните «лучистые» глаза княжны Марьи.— Г. Ф.), ярким блеском».

Как же вырваться из этого круга пустой светской жизни, где выход и есть ли он? — Какой пример перед князем Андреем?— Наполеон. Капитан республиканской армии, никому неизвестный молодой человек, случайно очутившийся в лагере под Тулоном, захваченном роялистскими мятежниками, возглавил штурм, и крепость пала; 24-летний капитан стал бригадным генералом, он вырвался из безызвестности и покорил мир.

— Какое качество, замеченное в князе Андрее Пьером, давало ему возможность добиваться поставленной цели? — «Отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер)».

Мы прочитали восемь глав, и перед нами возник сложный мир, раздираемый внутренними противоречиями, мир, в котором бьются две живые жизни, окруженные, как Вергилий и Данте, тенями бывших людей. Это — одна стихия, один из истоков реки, которая вливается в море эпического повествования.

В X главе мы попадаем в другую обстановку.

— Какая атмосфера царит в доме Ростовых, в чем отличие взаимоотношений в семействе Ростовых от взаимоотношений людей в «высшем свете»? — Именины двух Наталий. Съезжаются гости. И здесь привычные светские сплетни, темы старые, как газеты «времен очаковских и покоренья Крыма». Но эти новости здесь как-то иначе переживаются.  — Как старик Ростов воспринимает рассказ о проделках долоховской компании? — «Хороша фигура квартального, — закричал граф, помирая со смеху».— А мнение светских дам? — «Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?» Но уж такова сила непосредственности, что «дамы невольно смеялись и сами».— Сравним, как принимал гостей старик Ростов и как — Анна Павловна.— «Ma chere» или «mon cher» он (Ростов.— Г. Ф.) говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям». У Анны же Павловны для каждого гостя был выработан особый поклон, в зависимости от положения этого человека в обществе. Так, Пьера она «приветствовала... поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне».

С X главы в роман вторгается новое настроение. Мы чувствуем, что все свое мастерство художник направляет на то, чтобы у читателя возникло умиление. Он не может удержаться даже от выражения авторских чувств. «Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек (Наташу и Соню.— Г. Ф.)»,— говорит Толстой.— Как описывает Толстой Наташу? — «Тоненькие, оголенные руки и маленькие ножки в кружевных панталончиках и открытых башмачках». Эти ласкательно-уменьшительные суффиксы срываются как бы непроизвольно с пера Толстого: писатель приступает к созданию образа детскости, радости, любви, счастья.— Какими эпитетами сопровождает Толстой описание Наташи? — «Именинно сиявшая», «разрумянившаяся», «оживленная», у нее «звонкий смех». Удивительная эта Наташа. Все, что она делает, кажется ужасно неприличным. Вот Вера, ее сестра,— абсолютно правильная девушка, и как же мало о ней можно сказать! Она «была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный», то, что она говорила, всегда «было справедливо и уместно». Но...

Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю...

Наташа делает «бог знает что» (по словам графини): целуется с Борисом; за столом громко спрашивает, какое будет пирожное; Наташа заливается смехом, видя, как танцует отец.— Но почему же, почему так любит Толстой ее и не любит Веру, Элен?— Свою работу о Толстом и Достоевском Вересаев назвал: «Живая жизнь». Это не тавтология, не «масло масляное», ибо есть еще мертвая жизнь, жизнь душ, никогда не бывших детскими и молодыми, душ, лишенных непосредственности мироощущения.

В романе возникает проблема противоборства интуитивного и рационального мировосприятий. Наташа приходит в роман не только как воплощение искренности и жизненности, противостоящих лживости и мертвенности света, но и как носительница толстовского идеала жизни без мук и исканий холодного разума, бросившего князя Андрея в безнадежную путаницу столкновений человеческих интересов.

— Как и почему меняется настроение Наташи в день ее именин? Какая гамма переживаний отражается на ее лице?— Вот она с «покрасневшим лицом», на котором«видны торжественность и страх», целует Бориса; вот со«счастливым лицом» входит с ним в диванную; а вот «распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала». Не проходит и нескольких минут, и — «она целовала ее (Соню.— Г. Ф.), смеясь».— Сколько«волшебных изменений милого лица»!— А меняется ли выражение лица Элен на вечере у Шерер? — «Княжна Элен улыбалась; она поднялась... с неизменяющейся улыбкой вполне красивой женщины». Человеческое лицо — и маска, пусть прекрасная, но — маска. Наташа живет не рассудком, а чувством. Непосредственность переживаний, ликующая радость жизни как бы не оставляют места для размышлений. (Позже Пьер скажет о ней: «Она не удостаивает быть умной».)

— Как это свойство Ростовых, этакое равнодушие к разуму, к рассуждениям, отражается в Николае? Вспомним, как реагирует Николай на сентенцию служаки-полковника.— «Мы должны драться и до послэднэй капли кров...и умэрэт за своэго импэратора... А рассуждат как мо-о-ож-но менше». «Совершенно с вами согласен»,— отвечал Николай. Пусть трогателен порыв Николая, заявившего«восторженно и напыщенно», что «русские должны умирать или побеждать» не рассуждая, мы уже настораживаемся, нас коробит этот милый Николай, тем более что за его порывом следует реплика на французском языке жеманной Жюли: «Прекрасно! Прекрасно то, что вы сказали».

Разные бывают рассуждения, и неодинаково отношение к ним Толстого. Вот Пьер в салоне Шерер высказывает свое отношение к французской революции («Революция была великое дело»), а князь Андрей говорит о женщинах, о войне, о свете. Они не могут не мыслить, спи живут не только личными интересами, но и интересами человечества.— А о чем рассуждает Берг, какое словечко в его речи наиболее часто встречается? — Я, я, я не сходит с его языка. «Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем-нибудь, не имеющем прямого к нему отношения». «Берг... казалось, не подозревал того, что у других людей, могли быть тоже свои интересы». Мое «я», мое положение в жизни — единственно стоящий интерес. Так неслышным шагом входит в роман наполеоновское начало. Потом, уже в третьем томе. Толстой скажет о Наполеоне: «Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне ее, не имело для него значения». Как Пьер и Андрей — «чужеродные тела» в салоне светских мертвецов, так Берг и Вера — мертвецы среди живых и доме Ростовых.

И опять перебивка планов: только что мы наслаждались весельем и танцами у Ростовых, а уже в главе XXI Толстой, развивая тему света, вносит в нее новый мотив — мотив войны. Речь идет не о войне с Наполеоном, а о войне расчета и выгод, о хищнических порывах, жадности и корыстолюбии. Меняется «светское» выражение лица князя Василия перед боем за наследство Безухова.— Каким становится это лицо? — «...Щеки его начали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались».-— Расскажите о борьбе за мозаиковый портфель; обратите внимание на движения князя Василия, княжон и Анны Михайловны Друбецкой, на их речь, интонации этой речи.— Князь Василий говорит, «хватая княжну за руку»; княжна старается говорить «нечто остроумное и оскорбительное», она смотрит на собеседника «злобно», Анну Михайловну называет «гадкой, мерзкой», завещание называет «гадкой, мерзкой бумагой». Пьер видел «озлобленное, потерявшее все приличие лицо княжны» и «перепрыгивающие щеки князя Василия». На лиц» Анны Михайловны перед боем «выразилось сознание того, что решительная минута наступила»: две женщины начали схватку за деньги, и «слышны были только звуки усилий борьбы за портфель». Наконец, последний, гениальный аккорд: раскаяние побежденного перед лицом смерти. В князе Василии просыпается человек. «Ах, мой друг! — сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которой Пьер никогда прежде не замечал в нем.— Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и все для чего? Мне шестой десяток, мой друг... Ведь мне... все кончится смертью, все. Смерть ужасна.— -Он заплакал». Отсюда крепкие нити толстовской мысли ведут и к эпизоду ранения Николая Ростова, за минуту до этого мечтавшего «изрубить» французов, а после ранения задумавшегося о жестокости войны; и к французским обмороженным солдатам, вспомнившим после поражения о человечности и забывшим, что они кричали: «Vive l’Impereur!» Как-то Станиславский сказал: когда играешь плохого человека, ищи в нем хорошее. Великий психолог Толстой оттеняет пошлость и злобу светского мира, мира вражды и ненависти, этими светлыми минутами человечности, просыпающейся в лицедее и хищнике.

Последние главы первой части — Лысые Горы. Дом Болконских. Еще один способ вырваться из круга светской пошлости — размеренная, осмысленная жизнь старого князя.— Интересуется ли старик Болконский политикой? — Да, он во всех подробностях знает «все военные и политические обстоятельства Европы последних годов».— Но чем его интерес к политике отличается от интереса к ней светских трутней, таких, как князь Василий? — Он болезненно переживает неудачи русской армии. Но немножко и злорадствует. Он — как фонвизинский Стародум. Был Суворов — и русская армия была непобедима. А теперешние? Что они могут? Он — весь в прошлом, но зорко следит за настоящим. «Князь Андрей слушал... невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства...»— Соглашались ли отец и сын в оценке политической ситуации?— Нет, их убеждения были совершенно различны.— Способны ли были они переубедить друг друга? — «Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь».— Понимают ли, чувствуют ли друг друга отец и сын? — Старый князь «насквозь видел» сына, говорить ничего не нужно было. «Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его». Да и сам «сын привык понимать отца».— Что же в мировосприятии князя Андрея сближало его с отцом?— Прежде всего ироническое отношение к религии, к сентиментальности. Отец считал, что суеверие и праздность— «два источника людских пороков»; сын непочтительно высказывается об образке, который княжна Марья хочет повесить ему на шею; «Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет». Отец хочет прекратить переписку княжны Марьи с «Элоизой», а князь Андрей называет сестру плаксой. Но полное взаимопонимание шло не от некоторого сходства взглядов (мы видели, что разногласий между ними было гораздо больше),— оно шло откуда-то изнутри, из области подсознательного. Эта тонкость и развитость подсознательного чувства отличает героев, связанных с кутузовским началом в романе.

— Почему княжне Марье живется тяжело в доме отца?— Потому что он не понимает ее.— Для чего он учит ее математике? — «Чтобы ты не была похожа на наших глупых барынь».— Но разве душевная жизнь княжны Марьи дает основание для подобных опасений? Вспомним портрет княжны Марьи.— «Некрасивое слабое тело и худое лицо», но «глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них) были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты».— Разве глаза эти ни о чем не могут сказать старику-отцу? — Рассуждения о правилах рационального воспитания мешают ему проникнуть во внутренний мир дочери. Потому-то и тяжело княжне Марье, что душа ее полна религиозным восторгом, а отец, к тому же неумелый педагог, заставляет ее заниматься наукой, учить геометрию. Уже само это сопоставление проникнуто тонкой толстовской иронией: точная наука — и вера, разум — и душа. Это несовместимо, это — всегда в борьбе.

Часть вторая

Толстой — участник Севастопольской обороны. В Севастополе познал он цену жизни и смерти, понял, что нельзя о войне говорить пышными словами реляций; он первый начал писать о буднях войны, о страхе смерти, живущем в каждом сражающемся, о прозаичности героизма. Толстой презирал людей, которые войну стараются использовать для того, чтобы приобрести почести, награды, славу. Каковы тайные пружины войны? Где секрет побед и поражений? Каково место личности в войне, будь то так называемая великая личность или простой солдат? Чтобы понять это, надо восстановить правду жизни, правду войны. В «Севастопольских рассказах» Толстой писал: «Герой... моей повести, которого я люблю всеми силами души... и который всегда был, есть и будет прекрасен,— правда».

В романе изображены две войны: война 1805 года — за границей и война 1812 года — Отечественная война. Две войны — две правды. Нельзя было показать вторую войну без первой. Толстой говорил: «Мне совестно было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама. Кто не испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и недоверия при чтении патриотических сочинений о 1812 годе. Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений». «Характер народа» или «дух армии» — так говорит Толстой. И он хочет показать армию и понять ее дух.

В романе появляются исторические фигуры.— С какими историческими деятелями мы знакомимся во второй части?— С Кутузовым, Багратионом, Мюратом, Маком и другими. Течение авторской мысли подходит к композиционному центру романа, к образу Кутузова. Мы должны понять, чем близок художнику этот образ, почему он занимает в романе центральное место. — Какую цель ставил перед собой Кутузов в кампании 1805 года? — Он хотел одного — вывести русскую армию из пределов австрийских границ и, в конечном счете, выйти из этой ненужной войны. На смотре под Браунау он хотел «показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России». Через образ Кутузова Толстой передает свою неприязнь к парадности, к пышности одеяний и фраз. Толстой хочет, чтобы мы видели Кутузова так, как видит его он сам и как видят его солдаты. — Каким же видит Кутузова Толстой? — «Пухлое, изуродованное раной лицо», «улыбка глаз» (новый вид улыбки — улыбка мудрого человека); Кутузов «тяжело ступает».— Каким видят его солдаты?

«— Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?

— А то нет! Вовсе кривой.

— Не... брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки — все оглядел.

— Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне... ну! думаю...»

— Как смотрит на солдат Кутузов? — «Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо». И главное — он видит не серую массу одноликих фигур, он узнает и выделяет отдельных солдат и офицеров. В строю он видит Тимохина — капитана с «красным носом», он называет его «Измайловским товарищем». — Чем закончился смотр? — Песней и пляской солдат. На лице Кутузова «выразилось удовольствие при звуках песни». Так возникает тема единения командующего с солдатами, тема единения личности с массой.

И почти сразу же после глав, где мы знакомимся с Кутузовым,— маленький эпизод, в котором начинает звучать один из главных мотивов эпопеи, возникает песнь единения человечества. Николай Ростов приветствует немца — хозяина дома, где он с Васькой разместился на постой. — Какая улыбка появляется на лице Ростова, когда он видит немца? — Ростов приветствует немца «радостною, братскою улыбкой»,— Какими приветствиями они обмениваются? — Ростов: «Hoch Osterreicher! Hoch Russen!» («Да здравствуют австрийцы! Да здравствуют русские!») Немец: (Und die ganze Welt hoch!» («И да здравствует весь мир!») В этом чувстве единения — высшая правда человеческого бытия. «...Оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись». Толстого волнует этот вопрос. Он видит грязь, мерзость, обман там, где люди разъединены,— он видит чистую, может быть, необъяснимую радость там, где люди сливаются в некое человеческое единство.

Но это ощущение принадлежности к общему миру, живущее в душе любимых толстовских героев, часто задавлено условиями мнимообщего мира. Так гаснет в Николае Ростове стремление до конца бороться за справедливость при упоминании о чести полка.— Кто же прав, Ростов или полковой командир? -— Нам жаль, что Ростов отказался от лучшего, что было в нем, что он подчинился вот этому ложному общему и предал то большое общее, что лежит где-то за пределами полка, армии с ее кодексом сословной чести. И не видно ли уже здесь стремления будущего Толстого дойти «до корня»? Ведь кажется, что Ростов правильно поступил, признавшись в своей мнимой вине перед полковым командиром. Гусары приветствуют его. «Вот это так, граф,— крикнул штабс-ротмистр, ударяя его большой рукой по плечу». — «Я тебе говорю,— закричал Денисов,— он славный малый». — Но почему же мы не удовлетворены этим, казалось бы, столь трогательным разрешением инцидента? — Толстой заставляет нас задуматься о «корне», о той чести, которая важнее чести полка, а потому требует от человека большего мужества ума, чем имел его Николай Ростов.

Толстой за каждым событием, за каждой личностью, за каждой жизненной проблемой видит даль. Он никогда не забывает о большой человеческой правде. В нем живет жажда неба. В VI— VIII главах Толстой описывает первые бои. Сцены сражений даны так жизненно, что мы чувствуем себя участниками боев. В этих главах — первые мазки толстовской батальной живописи.— Давайте прочитаем в отрывках VIII главку второй части.— Мы слышим голоса солдат и офицеров, нам тоже досадно из-за путаницы на переправе. Но Толстого увлекает не сам процесс батальной живописи. Человек, его душевные переживания, поток мыслей в вихре боя, у той черты, которая отделяет «живых от мертвых»,— вот на чем сосредоточил внимание Толстой.— Что почувствовал Ростов в первом сражении? Что он видел? — «Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего-то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце! Как хорошо показалось небо, как глубоко, спокойно и глубоко!.. Как ласково-глянцевито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы...» Вот они раскрываются— эти дали, это небо — то, что выше и важнее происходящего сейчас на земле: бессмысленных убийств, жертв, неизвестно во имя чего приносимых. Ростов увидел небо. Увидит его и Андрей Болконский, но увидит глубже, осмысленнее. У Николая Ростова нет того умения «сопрягать», которое есть у Андрея и Пьера.

— О ком подумал Николай, испугавшись смерти, к кому обратился за помощью? — «Господи боже! Тот, кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» — прошептал про себя Ростов». В том-то и волшебство гения художника, что мы ощущаем страх его героя, даже сочувствуем его обращению к какой-то силе, якобы способной сохранить его жизнь. Но смотрим мы на него немного сверху вниз. Он слишком погружен в себя, он в тесных рамках своего ограниченного существования.

В Андрее Болконском вмещается бОльшая часть мира, чем в Николае Ростове, чем в других офицерах армии.— Чем князь Андрей выделялся из среды офицеров? — «Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела».— Какие перемены произошли в князе Андрее? — «В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным».— А волнует ли Николая Ростова то, что о нем думают окружающие? — «Все кончилось, но я трус, да, я трус,— подумал Ростов...— Однако, кажется, никто не заметил». Потому-то в князе Андрее больше авторского «я», что он прежде всего думает о смысле происходящего, а не о себе. Князь Андрей чувствует себя частью большого целого — русской армии, чувствует себя участником европейских событий.

— Зачем князь Андрей был послан в Брюнн, к австрийскому двору?— Чтобы сообщить о победе,— Была ли это очень важная в стратегическом отношении победа? — Нет.— Почему же ликование распространилось в армии? — Это была первая победа. До сих пор «были дела при Ламбахе, Амштеттене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление». А теперь «в первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но и прогнали французов». «Дух армии» поднялся. Князь Андрей счастлив, как счастлива армия. Толстой тонко раскрывает постепенное изменение душевного состояния князя Андрея. Вот он едет в бричке, направляясь в Брюнн: «Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы»; «...Лошади быстро скакали...» Эта скачка соответствовала душевному оживлению князя Андрея. Он, «несмотря на быструю езду и бессонную ночь... чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне». И вдруг — стоп. Движение останавливается; оживление сталкивается с равнодушием. Значительное событие, сообщить о котором спешил князь Андрей, оказывается вовсе не таким значительным.— Как принял князя Андрея военный министр? — «...Из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать», а потому «на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей». Улыбка многое может сделать: она может привлечь — может оттолкнуть, она может заставить верить, а может разубедить в самом святом. Так думал Толстой.— О чем сказала князю Андрею эта улыбка и весь прием, оказанный ему при австрийском дворе?— Он понял, что здесь есть, какие-то сугубо частные интересы, непонятные, чуждые и ему, князю Андрею, и русской армии.

— Почему князь Андрей решил ехать в действующую армию?— -«Еду для того, чтобы спасти армию». Для князя Андрея наступают решительные минуты и приближается его Тулон — его мечта. А может быть, эти мечты смешны? Не является ли признаком ума скепсис Билибина?— Что главное для Билибина?— Он из тех людей, о которых говорят: «Для красного словца не пожалеет родного отца». Скепсис его кажется наиболее правильным отношением к путанице, которая царит и при дворе, и в армии.— Но прислушаемся к тому, как князь Андрей, во многом alter ego Толстого, реагирует на шутки Билибина: «Полноте шутить,— грустно и серьезно сказал князь Андрей». И потом князь Андрей еще раз перебивает Билибина: «Перестаньте шутить». Читая следующую главу, мы видим, что и вправду для шуток нет оснований. Настроением тревоги и заботы, столь чуждым светскому бонмотисту Билибину, охвачены в армии все офицеры, от Кутузова до обычно легкомысленного Несвицкого. Какое выражение лица у Кутузова?— «По выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение».— Чем был озабочен Кутузов?— Он думал о том, как спасти армию. Князь Андрей, который еще восхищается Наполеоном («Что за необычайная гениальность!»), сближается в этом стремлении — спасти армию — с Кутузовым. Билибин занят изобретением новых mot; Несвицкий старается вывезти все свои вещи; пьяный офицер, наслаждаясь властью, кричит на всех, в том числе на женщину: «В лепешку расшибу»; всюду хаос, путаница, ибо все думают о своем, о личном. В князе Андрее просыпается раздражение.— Что думал обо всем увиденном князь Андрей? — «Я одно понимаю, что все мерзко, мерзко, мерзко». Потом, при Аустерлице, глядя на толпу отступающих русских и австрийцев, нечто подобное произнесет и Кутузов: «Остановите этих мерзавцев!»

— Расскажите о плане Кутузова и о том, какую роль в этом плане он отвел отряду Багратиона. Что ждало отряд Багратиона, по мнению Кутузова? — «Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду бога благодарить».— О чем просит князь Андрей Кутузова? — «Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона».— Как вели себя солдаты перед сражением? — «...Бонапарте... со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а четырехтысячный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему».— Люди-жертвы, они спокойно и даже весело готовятся к тому, что их ждет. Должно совершиться нечто противное человеческому естеству — убийство. А те, кто должны будут скоро убивать друг друга, в часы перемирия смеются. «Го-го-го! Ха-ха-ха! Ух-ух!» — раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам». Мы все время чувствуем, что у Толстого как бы два зрения, когда он смотрит на войну. С одной стороны, он очень тепло, даже любовно описывает солдатский быт, увлеченно — сражения, а с другой стороны, нет-нет да и прорвутся уже в этом томе нотки ненависти к войне. И эта ненависть связана с одной из главных тем романа, выраженных в восклицании: «Да здравствует весь мир!»

Что же такое война? Что чувствует человек, когда он становится жертвой? Может ли полководец организовать побоище таким образом, чтобы обеспечить победу себе и поражение неприятелю? Что такое героизм и как выглядят герои? Из сцепления образов вырисовываются ответы на эти вопросы, волновавшие художника и мыслителя. Хорошо пишет Шкловский: Толстой «хочет, чтобы истинное понимание явления было бы не приложено к описанию, а добыто из него»²⁰. Так давайте добудем ответы на поставленные нами вопросы из описания Шенграбенского сражения.

В сражении с обеих сторон участвует 154 тысячи человек.— Какие фигуры нарисованы крупным планом? — Это — Багратион, князь Андрей, Тушин, Тимохин, Долохов, Жерков, Николай Ростов и несколько безымянных солдат и офицеров, фейерверкер и два «нумера» на батарее Тушина, кавалерист-полковник, генерал, дежурный штаб-офицер. Толстой размышлял как-то в дневнике: «Как описать, что такое отдельное «я»?» Он стремился найти своеобразие этого «я», а через понимание своеобразия описываемых личностей привести читателя к осознанию важнейших проблем общественного бытия. Тут важно и то и другое: личность как отдельное и личность как часть общего. Но сама особенность личности лучше всего раскрывается в ее общении с другими людьми, в ее реакции на события, в ее социальной практике.

— Каким впервые предстает перед нами Тушин и какое впечатление он производит на князя Андрея? — «Маленький, грязный, худой артиллерийский офицер», «без сапог... в одних чулках», неловко улыбается при виде вошедших адъютанта и штаб-офицера. У него «большие, ум-. ные и добрые глаза». «Князь Андрей... взглянул на фигур-' ку артиллериста. В ней было что-то особенное, совершенно невоенное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное». Так Толстой рисует будущего героя. Кроме больших, умных и добрых глаз, все вызывает лишь снисходительную усмешку.— Но ведь важно, кто видит его глаза умными и добрыми. Кому Тушин кажется привлекательным? — Князю Андрею. А для штабного офицера Тушин— просто командир, который распустил солдат, человек довольно смешной и не поддающийся увещеваниям. Потом князь Андрей, за несколько минут до сражения, слышит голос Тушина, этот голос кажется ему «приятным». Тушин выходит из балагана, и князь Андрей видит его «доброе, умное лицо». Толстой рисует и других офицеров: молодцеватого пехотного офицера, обладателя мужественного голоса; Жеркова; дежурного штаб-офицера «на энглизированной красивой лошади». Тушин пока смешон, а штабные офицеры пока чрезвычайно картинны. Но человек проверяется в бою, а не сейчас.— Вспомним смотр при Браунау. Как выглядел там Тимохин?— Весьма неприглядно. «Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно, от невоздержания) лице выступали пятна, и рот не находил положения».— Что роднит Тимохина и Тушина в их отношении к начальству? — Невероятный страх перед ним.

Но вот начинается сражение.— Как действует Тушин? Прежде всего — инициативно.— Но откуда исходит его инициатива?— Из его удивительного доверия к простому солдату. «Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню». Тушин занят делом, его «я», его мысли о самом себе выключены, а потому-то, по мнению Толстого, это «я» увеличивается в своем значении (неприятель решил, что там, где была батарея Тушина, сосредоточены главные силы русских). Но внешне Тушин не меняется: выстрелы заставляют его «каждый раз вздрагивать», он покрикивает на солдат «слабым, тоненьким, нерешительным голоском».

Но из-за страха ли за свою жизнь вздрагивает Тушин, боится ли он за себя?— «...Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову»; «Только когда убивали или ранили людей, он морщился...»— Подтвердилось ли мнение штаб-офицера, что Тушин распустил солдат? ~ «Солдаты, большею частью красивые молодцы (...на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах». Почти через 60 лет советский писатель Фадеев, влюбленный в Толстого и во многом смотревший на мир войны глазами Толстого, в своем первом романе покажет физически слабого, даже смешного командира, на которого влюбленно смотрят партизаны, командира, чья сила духа цементирует отряд.

Да, после Толстого уже нельзя было писать по-старому. Толстой продолжил в своем творчестве начатую Лермонтовым дегероизацию прежнего героя, с развевающимся знаменем скачущего на прекрасном коне по полю боя, и вместе с тем показал тот скромный, незаметный героизм простого человека, который и решал участь сражений. Вот тот же Тимохин, «красноносый капитан», на которого не кричит лишь ленивый,— какую роль сыграл он в Шенграбенском сражении? — «Рота Тимохина... одна в лесу удержалась в порядке и... неожиданно атаковала французов...» Тушин, Тимохин, солдаты выглядят перед начальством очень непрезентабельно, но грозны для неприятеля. Награды им не достаются, награды получают Жерковы и Долоховы,-— Как же вел себя в бою штабной офицер Жерков? — Перед начальством он храбр, в бою труслив. «Жерков, бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал, Но едва он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно». Но зато когда идет отступление, когда Тушин — уже не богатырь, чуть ли не один на один сражающийся с французами, а командир, потерявший два орудия, вся эта свора начальников помыкает им. «Все они передавали приказания и делали ему упреки». — Вот здесь начинает снова раскрываться важнейшее сцепление романа. Тимохина и Тушина не замечал никто из начальства, кроме Кутузова и князя Андрея. (Кутузов выделил Тимохина на смотре в Браунау. Князь Андрей говорит Багратиону: «Успехом дня мы обязаны более всего... геройской стойкости капитана Тушина и его роты».) Придет час, когда это единение с народом проявится в полную силу: во время войны 1812 года придворная свора с царем во главе будет отдавать Кутузову самые противоречивые приказания, втайне посмеиваясь над ним, и тогда простые люди окажутся для него единственной и надежной поддержкой.

Для князя Андрея Шенграбенский бой обозначил целую эпоху развития. Базаров как-то сказал своему приятелю: «Что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня». Интересно проследить, к какому типу людей относится князь Андрей: к тем, которые зависят от времени, или к тем, от которых зависит время, зависят обстоятельства. Мы вот говорили, что Жерков испугался опасности, а испугался ли ее князь Андрей?— Да, «нервическая дрожь пробежала по его спине».— Но как же он повел себя? — «...Одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться»,— подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказания и не уехал с батареи».— Как оценили солдаты и Тушин этот поступок князя Андрея? — «А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло,— сказал фейерверкер князю Андрею,— не так, как ваше благородие». Тушин, прощаясь с князем Андреем, говорит: «До свидания, голубчик... Милая душа! Прощайте, голубчик». Он говорит это «со слезами, которые неизвестно почему выступили ему на глаза». Это важно. Князя Андрея, человека «высшего света», оценивают простые люди. Толстой еще не смотрит на все «глазами мужика», как в последние годы жизни, но народная эпопея, которую он создает, ведет писателя к этому. Князь Андрей во второй части романа формирует себя по образу и подобию вымышленного им Наполеона, но жизнь толкает его к простым людям. Сам князь Андрей еще не чувствует, что отвергнет выбранный им путь борьбы за личную славу и власть, не придает значения тому, что простые люди начинают видеть в нем своего, близкого человека.— Что почувствовал князь Андрей, прощаясь с Тушиным после совета у Багратиона?— «Князю Андрею было грустно и тяжело. Все было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся». Толстой, вторгаясь в подсознательный мир князя Андрея, обнаруживает здесь еще неизжитый аристократический снобизм. «Нечто очень важное для князя Андрея оскорблено в нем самом,— пишет Ермилов.— Его обида — не только за Тушина, но... и за свои представления о величии»²¹. Но Шенграбен не бесследно исчез из души князя Андрея. Придет время, когда он поймет, как выглядит истинное величие и где его искать.

И второе разочарование. Князь Андрей составил себе ложное представление о полководце, вероятно, по пышным и многословным рассказам французских газет о Наполеоне. Полководец намечает гениальную диспозицию; затем по мановению его руки воинские части располагаются на поле брани таким образом, что поражение неприятеля оказывается предрешенным; во время битвы полководец рассылает адъютантов, которые осуществляют его волю на театре военных действий.

Но вот князь Андрей видит Багратиона при Шенграбене.— Что поразило его в поведении Багратиона? — «Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что все, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что все это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями».— Какое же влияние оказывало на солдат и офицеров присутствие Багратиона? — «Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростью». Когда Багратион сказал: «С богом!», князь Андрей почувствовал, «что какая-то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие». И не только князь Андрей — нее солдаты «нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали под гору за расстроенными французами». Князь Андрей не делает еще выводов — он пока только наблюдает, по эти сцены уже ведут читателя к важнейшему для Толстого выводу: полководец может руководить духом войска..

Князь Андрей думает, сопоставляет, анализирует. Но любопытно, что он ни разу не вспомнил о своей прошлой жизни, о семье. Пусть он еще не видит до конца ложности дела, в котором участвует, но он весь в этом деле, а потому у него не остается времени думать о себе, о той части своего «я», которое связано с довоенной жизнью.— Когда мысли о семье заняли главное место в душе князя Андрея?— После ранения под Аустерлицем. «Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения... составляли главное основание его горячечных представлений».

К людям, которые зависят от времени, от обстоятельств, относится Николай Ростов. Он участвует в тех же сражениях, что и князь Андрей, он видит почти так же много, но чувства и мысли его связаны лишь с частью общего — с полком. И когда он, раненный, оказывается в одиночестве и видит, как французы бегут на него, он из лихого гусара превращается в «зайца, убегающего от собак».— Сравните его настроение в начале боя и после ранения.— «Поскорее, поскорее бы,— думал Ростов, чувствуя, что наконец-то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей-гусаров». «Ох, как рубану его»,— думал Ростов...» Когда же его хотят убить, он в ужасе и даже недоумении. «Что-нибудь не так,— подумал он,— не может быть, чтоб они хотели убить меня». «Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам». Все это, кажется, не в пользу Ростова. Но Толстому важен не только этот человек, эти переживания — для Толстого важен смысл явления. Страх смерти заставил Ростова думать о жизни, о своей жизни. Он должен был стать убийцей, а стал жертвой.— О чем вспоминает Ростов, когда к нему приближаются французы? — «Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей...» У того француза, которого он хотел изрубить, тоже есть мать, есть друзья, есть воспоминания. Но Ростов об этом не думал. Ни у Кутузова, ни у князя Андрея, ни у солдат не было этого желания «изрубить», но они никогда не оказывались и столь жалкими, как Ростов. Пусть Толстой, любящий Ростовых, старается смягчить читательское отношение к графу Николаю, вызвать , сочувствие к нему («бледное, доброе молодое лицо»), но место Ростова — не с теми, кто составляет народную стихию или сближается с ней. Недаром Толстой назван «диалектиком души»: он не может забыть, что Николай — брат Наташи Ростовой, и к тому же любимый брат, есть, значит, в нем что-то «ростовское»,— но есть и иное.— Какое чувство охватывает нас, когда мы читаем о раненом Ростове?— Чувство жалости к нему. А ведь мы только что говорили о том, что он достоин почти презрения. В том-то и дело, что отношение к Ростову сложное: как участник сражения, готовый рубить направо и налево, пока опасность не угрожает лично ему, он вызывает у нас презрение. Но вот он, раненный, сидит на лафете, у него болит рука, в глазах прыгают красные круги, и он вспоминает «русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и всею любовью и заботою семьи»,— и мы чувствуем, как что-то подступает к горлу, потому что человек, чем-то близкий нам, испытывающий любовь к тому же, что и мы («русская зима», «светлый дом», «мать»), попал в тяжелую переделку и чувствует себя бесконечно одиноким. Нет, не здесь, не на войне, он должен быть. Он не создан для убийств. «И зачем я пошел сюда!» — это недоуменное восклицание Ростова звучит в конце второй части. Эта мысль — мостик к третьей части.

Что же происходит там, где нет крови, нет убийств, действительно ли там — мир?

Часть третья

Начальные главы третьей части — развитие темы первой части романа, темы светского общества. В первой части Толстой, в сущности, довольно полно выразил свое отношение к нему, но там свет выглядел еще безобидным. Правда, попытка похищения мозаикового портфеля уже показала, что люди света, вроде князя Василия, способны на все, в том числе и на преступление. Но ведь, как мы помним, князь Василий все-таки раскаялся, уже потерпев поражение. Однако оказывается...

— Какую цель поставил перед собой князь Василий, когда Пьер разбогател? — «... Князь Василий делал все, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери».— Был ли этот план заранее обдуман? — Нет, «князь Василий не обдумывал своих планов».— Почему же он начал «охотиться» за Пьером? — «Инстинкт подсказывал ему», что так надо делать. Этим словом Толстой сближает князя Василия со зверем, с хищником. Инстинкт подсказал князю Василию две жертвы, с помощью которых он мог бы разбогатеть»: Пьера и княжну Марью. Начинается охота. Пьер, в сущности, попадает в положение Николая Ростова в Шенграбенском сражении. Он тоже заяц, убегающий от собак, с той лишь разницей, что Николаю удалось убежать от «собак» — французов, а на Пьера набросилась свора светских собак с князем Василием во главе.— Как князю Василию' удалось женить Пьера на Элен?— Кажется, что дело это удалось князю Василию необъяснимо легко. Но надо понять характеры сторон. Мы уже говорили о том, что в свете все лживо, все «кажется», а не «есть». Нужно было быть князем Андреем, чтобы понять суть и отделить ее от формы. Пьер же наивен и неопытен. То, что ему и другим кажется, он принимает за истину, за подлинное чувство.

— Что увидел Пьер, став богачом, в отношении к нему людей? — Он почувствовал себя «центром какого-то важного движения». Ему «казалось, что все его любят».— Как чувствовал себя Пьер в обществе Анны Павловны раньше и как теперь, после того как разбогател? — «Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в; своем воображении, делаются глупыми, как скоро он их громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь все, что ни говорил он, все выходило charmant». Такова власть денег, что тупой становится умным, а умный — глупым, если за умом — бедность, а за глупостью — богатство. Маркс писал об «извращающей силе» денег: «То, что существует для меня благодаря деньгам, то, что я могу оплатить, т. е. то, что могут купить деньги, это — я сам, владелец денег... Я уродлив, но я могу купить себе красивейшую женщину. Значит, я не уродлив... Я скудоумен, но деньги — это реальный ум всех вещей,— как же может быть скудо- . умен их владелец?»²² Такова мораль собственнического общества. И ум Пьера, и тупость Ипполита уравновешиваются в глазах света, когда уравновешивается их богатство. Не так-то легко Пьеру понять, что только его имения сделали его умным и красивым в глазах пустого светского общества.

— Каково отношение Пьера к Элен? Какое чувство вызывала в нем Элен? — «Что-то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что-то запрещенное».Но она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. «И между ним и ею не было никаких преград, кроме преград его собственной воли».— Что же удерживало Пьера от решительного шага? — «Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми». Вот это качество Пьера и отделяет его резко от общества Курагиных и Шерер, которым незнаком этот нравственный критерий. В красоте Элен не было того возвышающего душу начала, которое свойственно красоте человека и заставляет в немом восторге смотреть на статую Венеры Милосской. Но любопытно, что, подчеркивая низость светского общества, Толстой утверждает, что хотя тяготение Пьера и Элен друг к другу было чисто животного характера, в их отношениях было больше человечности, чем в интересах этого общества. Среди тех ничтожно-мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило все и парило над всем их искусственным лепетом».

— Расскажите сцену объяснения Пьера и Элен. — Удивляет полное отсутствие одухотворенности в Элен. Элен «грубым движеньем головы перехватила его губы и свела их со своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно-растерянным выражением». Лицо светскойкрасавицы становится неприятным, когда она впервые целует будущего мужа.

Так победой сил зла заканчивается столкновение Нравственного, но пассивного начала, заложенного в Пьере, с активным хищничеством семейства Курагиных.

В главах III— V продолжается эта борьба двух начал, и опять красота телесная (Анатоль) противостоит красоте нравственной (княжна Марья). Толстому важно выяснить, в чем истинная прелесть женщины. Только что читатель брезгливо, даже с отвращением смотрел на красавицу Элен. Грудь, спина, оголенная по последней моде, «тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета» — вот что составляет Элен. Глаза, лицо — вне поля зрения художника, когда же он обращает внимание на лицо Элен, то вместе с Пьером поражается тому, сколь оно неприятно. — «А как Толстой описывает внешность княжны Марьи? — «Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны... Как ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво». И вдруг крупным планом — деталь: «большие прекрасные глаза, полные слез и мысли». Эта мысль, эти слезы делают княжну прекрасной той нравственной красотой, какой нет ни у Элен, ни у маленькой княгини, наиболее яркая черта которой — «губка с усиками», ни у Бурьен с ее хорошеньким лицом.— Какие же чувства отражались в прекрасных глазах княжны Марьи? — В душе ее — два начала: языческое и христианское. Мечта о радости земной любви к мужу, о ребенке, «какого она видела вчера у дочери кормилицы»,— и мысли о боге, опасение, что все это — искушение дьявола.

Далее Толстой рисует Анатоля в восприятии всех присутствующих. — Каким видят его княжна Марья, Бурьен, старик Болконский? — «Когда она (княжна Марья. — Г.Ф.) взглянула на него, красота его поразила ее»; «Он ей казался добр, храбр, решителен, мужественен и великодушен» (опять это обманчивое «казался»). «M-lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал». Любопытно, что эти представления об Анатоле (как Бурьен, так и княжны Марьи) не были следствием долгого знакомства с ним: обе отталкивались от шаблонного представления об образе прекрасного молодого человека (сравните сведения горничной Маши «о том, какой румяный чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как он, как орел,.. пробежал» за отцом). И разочарование княжны Марьи чем-то сродни разочарованию князя Андрея в облике полководца, созданном его воображением на основе литературного стандарта.

Мудрый старик Болконский учиняет допрос возможному зятю. Два-три вопроса — и Анатоль как на ладони. Человек, кровно связанный с лучшими традициями суворовской армии, в ответ на свой вопрос: «Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству?.. Что ж, во фронте» — слышит: «Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь... При чем я числюсь, папа?» Старик все замечает. Перед сном он думает: «...И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку... Надо ей (княжне Марье. — Г. Ф.) показать, что этот болван об ней и не думает...»

Но лучше всех знает Анатоля, конечно же, сам Толстой. И Толстой (что возмущало Тургенева) не боится давать прямые авторские оценки героев. — Какую же оценку уже сейчас дает Анатолю автор? — Мы еще не видим Анатоля в действии, но Толстой предупреждает нас: «На нею жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто-то, почему-то обязался устроить для него». И дальше: «Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах»; он попросту неумен, ординарен, но это не заставляет его отказаться от своих претензий. Л главное — Толстой показывает, как с приездом Анатоля пошло в дом Болконских нечто чуждое этой семье, но очень характерное для семьи Курагиных: животное, безнравственное начало. Анатоль «начинал испытывать... к Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам». Когда княжна Марья увидела, как Анатоль обнимает француженку, он с «страшным выражением оглянулся» на нее. (Даже маленькая княгиня в присутствии Анатоля, «как старая полковая лошадь», готовится к привычному галопу кокетства.) Княжна Марья принимает это выражение за проявление несдерживаемого большого чувства Анатоля к Бурьен, и в ней вновь просыпается жажда христианского самопожертвования. — Что думает после этого княжна Марья о своем призвании? — «Мое призвание — быть счастливою другим счастьем, счастьем любви и самопожертвования. И чего бы это мне ни стоило, я сделаю счастье бедной Амели». Христианское начало торжествует в Марье, но эта чистая, благородная душа жертвует собой, принимая за святую, все оправдывающую любовь пошленькие ощущения светского донжуана.

— А как же тот мир, о котором вспоминает с тоской раненый Николай Ростов?— Этот мир, действительно, живет только им. Соня, прочитав письмо от Николая, счастлива. Петя горд за своего брата. Какими-то таинственными нитями привязаны члены этой семьи друг к другу. И никакие соображения, доводы рассудка не могут, по мысли Толстого, сравниться с этим интуитивным чувством кровного родства. Ведь «Война и мир», в сущности,— песнь торжества чувства. Тютчев как-то сказал, что «мысль изреченная есть ложь», и Толстой мог бы подписаться под этими словами. Вот графиня Вера тоже слушает чтение письма от Николая.— Какая же «справедливая» мысль приходит ей в голову? — «О чем же вы плачете, maman?— сказала Вера.— По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать».— Это надо чуждо и Ростовым, и самому Толстому. Ничего не надо делать, руководствуясь холодными соображениями: пусть чувство, непосредственное чувство радости и любви, прорывается беспрепятственно наружу и соединит всех людей в одну семью. Когда человек все делает по расчету, заранее обдумывая каждый свой шаг, он вырывается из роевой жизни, отчуждается от общего, ибо расчет эгоистичен по своей сути, а роднит людей, тянет их друг к другу интуитивное чувство. Не случайно мысль Толстого от столкновения Вериного благоразумия с ростовской сердечностью переходит к спору Бориса и Берга с Николаем о карьере. Когда мы встречаемся с Бергом в заграничном походе, он отдельными чертами напоминает нам знакомого героя другого произведения, созданного как раз в эпоху действия романа.— Благодаря чему Берг сумел устроить выгодно свои экономические дела?— Он «успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства». Вспоминаем: «Нет-с, свой талант у всех».— «У вас?»— «Два-с: умеренность и аккуратность».— Как Бергу удалось успокоить разгневанного великого князя?— Он молчал, когда великий князь «пушил» его. Вспомним:

Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел;

При батюшке три года служит,

Тот часто без толку сердит,

А он безмолвием его обезоружит.

Молчалину повезло. Он перекочевал в очерк Салтыкова-Щедрина «В среде умеренности и аккуратности» и преобразился в Берга в «Войне и мире».— Но только ли у Берга черты Молчалина? Как решил служить Борис? — Он «решился служить.., по... неписаной субординации», той, «которая заставляла... затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться» капитана, потому что капитан этот «для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком...» Здесь та же служба не делу, а лицам, тем, кто может быть тебе полезен, чья благосклонность сулит выгоды.

— Как отнесся Ростов к рекомендательному письму, которое ему передал Борис Друбецкой?— Он не хочет им воспользоваться и бросает его под стол: «Черта ли мне в письме!» А Борис, так же как Вера, очень рассудительно и справедливо возражает: «...Раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру». В свидании Николая и Бориса проявилось это различие в мироощущении человека ростовской породы и карьериста.

Какие бы недостатки ни были у Ростова, человек в нем жив. В том-то и отличие Николая от светских трутней: пусть он довольно ограниченный, пусть в нем много гусарства, но у него все идет от души. Поэтому-то и не раздражает нас новая любовь, возникшая у Николая в армии. — В кого же и как он влюбился? — Он влюбился в царя, влюбился как в девушку. Он испытывает к царю нежность, ему хочется плакать, все в Александре ему кажется «обворожительным». По мере приближения царя Николай, не видя его, чувствовал это по тому, как «светлее, радостнее м значительнее и праздничнее делалось вокруг него». Увидев государя, Николай чувствует себя, «как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания». Для понимания характера Николая Ростова эта влюбленность дает очень многое. Д. И. Писарев, сравнивая Ростова с Друбецким, замечает: «Борис не становится ни к кому в восторженно-подобострастное отношение. Он всегда готов тонко и прилично льстить тому человеку, из которого он так или иначе надеется сделать себе дойную корову... Он может стремиться только к выгодам, а не к идеалу. У Ростова, напротив того, идеалы, кумиры и авторитеты, как грибы, на каждом шагу вырастают... Веровать и любить слепо, странно, беспредельно...— это неистребимая потребность его кипучей природы²³». В этой любви Ростова к царю совершенно отсутствует момент анализа. Он не спрашивает себя, почему он влюблен. Ростов вообще никогда не задает себе вопросов «почему?», «зачем?». И здесь его сила и его слабость.

Но этот вопрос — почему? — ставит Толстой. Достоин ли Александр такого обожествления? Толстой не дает прямого ответа на этот вопрос, однако это не значит, что он избегает выразить свое непосредственное отношение к царю. Он раскрывает это отношение постепенно, разоблачая своего героя изнутри, отталкиваясь от внешнего облика монарха, вызывающего как будто симпатию, и показывая пустоту и ничтожность внутреннего мира героя. Краски на этот образ ложатся так, что у читателя появляется презрение, а не симпатия к герою. Это достигается подбором деталей, подтекстом повествования.

До конца понять отношение Толстого к Александру можно в том случае, если не забывать, что Толстой любил в романе «мысль народную», что антитеза народное — антинародное лежит в основе романа.— Расскажите сцену встречи Александра с раненым солдатом на площади в Вишау. — Государь восседает на «англизированной кобыле» (вспомним штаб-офицера тоже на англизированной кобыле), он смотрит на раненого, «грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза». У солдата «окровавленная голова». С одной стороны — золото; грация, с другой — кровь. На глазах у императора слезы, он, «видимо, более страдал, чем умирающий солдат». Полно, так ли страдал император с золотым лорнетом, как умирающий солдат с окровавленной головой? Тургенев как-то говорил, что «у Толстого рано сказалась черта, которая затем легла в основание всего его довольно мрачного миросозерцания, мучительного прежде всего для него самого, и всякое душевное движение казалось ему фальшью, и он имел привычку необыкновенно проницательным взглядом своих глаз насквозь пронизывать человека, когда ему казалось, что он фальшивил^23*». Вот Александр говорит: «Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь!» А вспомним, какое лицо у него в эти дни, перед сражением при Аустерлице.— «Прекрасное, молодое, счастливое»; «Оно сияло такой веселостью и молодостью... что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость». Ие видно, чтобы война ощущалась им как «ужасная вещь». Возникает подозрение: не играет ли этот резвый мальчик в войну, в солдатиков? Ведь войну-то затеял и он, а теперь вдруг: «Какая ужасная вещь война!»

Читая о переживаниях Николая, о впечатлении, которое на него произвел император, мы начинаем чувствовать, что только что, за несколько страниц до этого, в этой же части, уже читали нечто подобное. «...Когда она (княжна Марья. — Г.Ф.) взглянула на него (Анатоля.— Г.Ф.), красота его поразила ее». — «Когда государь приблизился... и Николай ясно, во всех подробностях, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытывал чувство нежности и восторга»; княжна Марья «не могла видеть его (Анатоля.— Г.Ф.), она видела что-то большое, яркое и прекрасное». Вряд ли Толстой намеренно строил эту параллель. Просто он видел Александра и Анатоля каким-то одним зрением. И, конечно, это сравнение Александра с Анатолем не лестно для императора.

Любопытна и некоторая общность в восприятии людей княжной Марьей и Николаем Ростовым — будущими мужем и женой. Так император Александр попадает в одну компанию с Анатолем, с Жерковым, а Николай Ростов какими-то нитями связывается с княжной Марьей.

Все ставится на свои места, все соответствует композиционной основе романа — четкой антитезе между народным и антинародным, всегда внутренне близким императору²⁴. И если по этому поводу могут остаться сомнения, то они развеиваются Толстым в тех главах, где он изображает Аустерлицкое сражение.

Аустерлицкое сражение — завершающий аккорд первого тома. Многие идейные узлы, завязанные Толстым в первом томе, распутываются. Вместе с князем Андреем мы видим, как ничтожество раскрывает себя до конца. Но имеете с тем нам предстоит еще понять истинное величие, потому-то Аустерлиц — не только завершение, но и начало. «Ничего, ничего нет верного,— думает князь Андрей, — кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»

— Какие две точки зрения на предстоящее сражение были у командования русских войск и какая из них восторжествовала?— Точка зрения «молодых» с Александром во главе: напасть на Наполеона и в решающем сражении разбить его — и точка зрения Кутузова: отступить или подождать подкреплений из России. Восторжествовала точка зрения императора, и утвержден был план австрийского генерала Вейротера. — В чем был главный порок диспозиции Вейротера?— Она строилась на предположении, что положение неприятеля известно, «тогда как положение это может быть... неизвестно, так как неприятель находится в движении». — Какой результат сражения предсказал Кутузов? — «Я думаю, что сражение будет проиграно...» — Как вел себя Кутузов при обсуждении диспозиции Вейротера? Почему он не счел нужным высказаться, выдвинуть свой план? — Кутузов спал. Он считал, что любой план по сравнению с планом Вейротера «имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен», а в пользу какого бы то ни было плана в сложившейся ситуации Кутузов не верил. — Как вел себя на обсуждении своей диспозиции Вейротер? — Крайне самоуверенно. Ему чуждо то, что называется благородным сомнением. Он слепо верит в надежность своего плана. «Он... был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый». Гордость его основывалась на том, что его план был утвержден императорами.

Но как только колонны стали «маршировать» по плану, указанному Вейротером, начались «беспорядок и бестолковщина».— Какое настроение сразу возникло в армии?— В армии еще до начала сражения распространилось убеждение, что оно будет проиграно.— Как называет Толстой русско-австрийскую армию? — «...Толпы бежали назад»; «войска бежали густой толпой»; «выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей увидел французов».— В каких природных условиях велось сражение?— Все передвижение русских войск, а затем и битва проходили в густом тумане. «Туман был так силен, что, несмотря на то что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собой»; «в густом тумане, не видя ничего впереди и кругом, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем»; «туман сплошным морем расстилался по низу». И этот туман был разлит не только в природе,— туманными, неясными были планы Вейротера, распоряжения командиров. Когда князь Андрей пытался выяснить сущность плана Вейротера, «князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения». Сам Вейротер «говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на делаемые ему вопросы».— Кто же расплачивался за бездарность Вейротера и императоров?— Солдаты и офицеры действующей армии. Вот Ростов узнает, что из «всей... массы огромных красавцев-людей (кавалергардов.— Г. Ф.)... после стычки осталось только осьмнадцать человек». Потом он увидел, что «на поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек 10— 15 убитых, раненых на каждой десятине места». «На узкой плотине... под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми». Весь этот ад возник по вине человека с «прекрасным счастливым лицом» и «ласковым голосом».— Как же выглядит Александр после поражения? — «Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились»; «заплакав», он «закрыл глаза рукой». И надо было быть влюбленным Ростовым, чтобы при этом в чертах этого жалкого человека увидеть «тем больше прелести, кротости».

— А каково было настроение Кутузова перед Аустерлицким сражением и в разгар его? Интересно сравнить настроение Кутузова и его штаба перед сражением с настроением Александра и его приближенных.— У Кутузова «злое и едкое выражение лица», он «желчно смеется». Вот приближается император со свитой: «Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом и душную комнату, так пахнуло на невеселый кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи». Два восприятия предстоящей битвы: одно — легкое, радостное; другое — мрачное, даже брюзгливое. В свете последующих событий становится ясной авторская мысль, его отношение к тому и другому лагерю: легкомыслие императора граничит с преступлением; Кутузов же испытывает неподдельное горе, думая о людях, которые должны погибнуть, о русской армии, ожидающем ее позоре.

Но ложные отношения приводят к тому, что мальчишка-император учит умудренного опытом старика Кутузова. Не только деньги — мерило человеческой ценности, но и положение. — Какая стычка произошла между Кутузовым и Александром?

«— Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович?
— ...Поджидаю, ваше величество... Не все колонны еще собрались, ваше величество...
— Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки...
— Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу...»

Обратим внимание на то, как меняется в течение разговора весь облик Кутузова, как меняются интонации его речи. — Кутузов, услышав приближение императора, сморщившись, оглянулся. Когда император подъезжает к нему, «вся его фигура и манера изменилась. Он принял вид подначальственного, не рассуждающего человека». Когда начался спор, Кутузов почтительно наклонился вперед; спор разгорается, и «у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил... «поджидаю» (старик теряет власть над собой). И наконец, он говорит резким, «звучным голосом... как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что-то дрогнуло». Но Кутузов понял: нет смысла спорить — бесполезно. И — «Впрочем, если прикажете, ваше величество,— сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала».

Так впервые столкнулись представители двух стихий. На стороне одного — истина субординации, истина сама по себе мертвая и ведущая в данном случае к убийствам, но истина господствующая; на другой стороне — правда человеческая, правда сердца и ума, но правда подчиняющаяся, подавленная. А потому Кутузову остается только страдать. «Что делают! Что делают!» — бормочет про себя Кутузов, видя путаницу, возникшую перед началом сражения. Когда все пошло так, как он предсказывал, он уже не может сдержать своего горя: «О-оох! — с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся.— Болконский,— прошептал он дрожащим от своего старческого бессилия голосом.— Болконский,— прошептал он, указывая на расстроенный батальон и неприятеля,— что ж это?»

Так воспринимают события люди, облеченные властью. Мы выяснили, что делали, что чувствовали, как выглядели, какое место в событиях занимали Александр и Кутузов. Перед нами раскрылись ничтожество, лицемерие одного и старческая мудрость другого.

— А Наполеон? Его место в событиях, его восприятие их перед началом боя и после победы? — Мысль Толстого, анализирующая и объединяющая, видит внутреннее сходство между Наполеоном и Александром. «На... лице его был тот особый оттенок... заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика». Вспомним: лицо Александра «сияло такой веселостью и молодостью... что напоминало ребяческую 14-летнюю резвость». Врагов роднит главное — ребяческое легкомыслие в отношении к людям, к народу. Как много смысла вкладывает Толстой в условное обращение Наполеона в письме к Александру: «Государь, брат мой». Да, они братья по духу и по делу,— они строят свое счастье на несчастье других. Князь Андрей видит «ограниченный и счастливый от несчастья других взгляд» Наполеона.

Так обнаруживается главнейшая мысль первого тома — мысль о ничтожестве тех, кто живет собой, своим счастьем, построенным на несчастье других. Эта нравственная, а точнее, глубоко безнравственная суть роднит Наполеона с Александром, с князем Василием и его чадами. Убеждение в этом разовьется в Толстом впоследствии до страстного отрицания права на жизнь всех эксплуататоров.

Когда Толстой начинал работу над романом, он решил: «...не Наполеон и Александр, не Кутузов и Талейран будут моими героями, я буду писать историю людей более свободных, чем государственные люди»²⁵. В окончательном тексте Толстой делает героями и государственных деятелей, и частных лиц. Его интересуют различие и общность в мироощущении тех, кто вершит судьбами людей, и самих этих людей.

— Как воспринимают войну, кровь, смерть одних и тщеславную радость других те «свободные частные лица», о которых собирался писать Толстой? Ведь по мысли Толстого, именно благодаря тому, что эти люди свободны, им легче свободно же оценивать жизненные явления.— Воплощением толстовских исканий смысла жизни является Андрей Болконский. В небольшой период времени — в один день Аустерлицкого сражения — происходит в нем перелом; в этот день — и высший взлет князя Андрея, и первое глубочайшее разочарование его (его презрение к свету мы не можем назвать «разочарованием», поскольку Толстой не показал, был ли князь Андрей «очарован» им).— Чего ждал князь Андрей от предстоящего сражения? — «Завтра же, может быть,— даже наверное завтра, я это предчувствую,— в первый раз мне придется, наконец, показать все то, что я могу сделать»; «И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец представляется ему...» Тулон — путь к славе, к торжеству над людьми. В этот момент Андрей становится в мыслях своих на тот путь, который приводит людей, проникнутых бессознательным чувством единения с общим, к разрыву с этим общим. Князь Андрей хочет стать над людьми. Мечта о славе жила в юности и в душе писателя. Расставание с этой мечтой отразилось на страницах «Войны и мира». (Толстой в дневнике 1851 года, обличая себя в разных грехах, чаще всего упоминает «тщеславие». Желание прославиться владело Толстым в первые годы после того, как он оставил университет. На Кавказе ои уже записывает в дневнике: «Все меня мучит жажда... не славы — славы я не хочу и презираю ее, а принимать большое влияние в счастья и пользе людей»²⁶.)

— Что становится для князя Андрея самым важным накануне Аустерлица? — «...Хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими... одного этого я хочу, для одного этого я живу».— Чувствует ли Андрей Болконский свой отрыв от людей? — Да, он чувствует, что то, что для него важно, другим безразлично. Он мечтает о славе и слышит в это время разговор кутузовского кучера с поваром:

«— Тит, а Тит?
— Ну,— отвечал старик.
— Тит, ступай молотить,— говорил шутник.
— Тьфу, ну те к черту,— раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг».

У этих людей совсем другая жизнь, и полюбить его, князя Андрея, они не смогут: к разным мирам они принадлежат. У него свой, личный мир; их мир, их жизнь — нечто непонятное и чуждое ему. «И все-таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане». Князь Андрей в первый раз сближается с тем миром, который олицетворяет собой Наполеон. В это же время на высоте при деревне Шлапаниц стоял Наполеон и тоже, глядя на солнце, выплывающее из этого же тумана, видел, как оно осветит поле его торжества. И он тоже не думал о том, что его торжество будет следствием страданий и гибели людей. Наполеоновское начало, как яд, проникло в кровь князя Андрея.

Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно...

И вот эта минута настала. — Прочитаем главку XVI третьей части первого тома. — Да, князь Андрей несомненно проявил здесь героизм. «Вот оно! — думал князь Андрей, охватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него». Слава достается нелегко, и в этом тоже ее сладость. — Обратим внимание на внешнее и внутреннее движение и торможение. — Князь Андрей стремится к славе, он рвется к ней. Схватив знамя, он «побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним. Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его... Одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу». Все это движение соответствует внутреннему порыву князя Андрея. Но как раньше его мечты о славе притормаживались разговором кучера с поваром Титом, так и здесь он вдруг видит не все поле, а одну фигуру рыжего безоружного артиллериста, который дерется с французом. Француз даже невполне осознавал, что происходит. «Что они делают?— думал князь Андрей, глядя на них.— Зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия?» И он, раненный, уже чувствует, что и сам не может бежать. «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются»,— подумал он и упал на спину». C этим прекращением внешнего движения резко останавливается порыв его к славе. Он видит небо. И — по контрасту с прежним стремительным движением; «Как тихо, cпокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей,— не так, как мы бежали, кричали и дрались...»

В повествование вновь врывается небо. Оно заполняет взор князя Андрея, и в этом взоре уже нет места земным страстям. «Да, все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба...» — Что же включает князь Андрей в это «все»? Случайно ли он пришел к выводу о тщете мирских страстей? — Нет, Толстой мастерски подводил своего героя к этому выводу. То, что накапливалось в его сознании в эти месяцы войны, получает теперь ясную форму: князь Андрей наконец осознал страшную противоположность между суетой, ложью, борьбой тщеславий, притворством, озлоблением, страхом, царящими на этой бессмысленной войне, и спокойным величием «бесконечного неба». Он приходит к отрицанию войны, военного дела, политики. Лживость всего этого ему абсолютно ясна (вспомним; «ничтожество всего того, что мне понятно»), но где же правда, где величие — он не знает, хотя, как ему кажется, чувствует «величие чего-то непонятного, но важнейшего».

Эти мысли князя Андрея — вывод не только его самого и не только из исканий его на первом этапе развития, но и вывод Толстого из всего первого тома. Назревают те острые противоречия великого художника, о которых говорит Ленин: уже теперь, до идейного перелома, к которому шел Толстой и к которому готовила его и работа над «Войной и миром», «борьба с крепостническим и полицейским государством, с монархией превращалась у него в отрицание политики»²⁷. Вместе с тем важно, что Толстой подводит своего героя к мысли о ничтожности стремления к личному счастью, если оно, это счастье, не связано с чем-то большим, общим, «с небом».

И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечгы
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
И все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась связь —
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской²⁸ той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать!

А. Блок

---

¹⁶ Курсив в цитатах из романа всюду, за исключением особо отмеченных случаев, наш. — Г.Ф.
¹⁷ Цит. по кн.: Н.Л. Бродский. «Евгений Онегин». Роман А.С. Пушкина. М., «Просвещение», 1964, стр. 98.
¹⁸ Там же.
¹⁹ Там же.
²⁰ В. Шкловский. Художественная проаа. Размышления и разборы. М., «Советский писатель», 1961, стр. 462.
²¹ В. Ермилов. Толстой-художник и роман «Война и мир». М., Гослитиздат, 1961, стр. 201.
²² «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», т. 1. М., «Искусство», 1957, стр. 168.
²³ Д.И. Писаревю Сочинения в 4-х тт., т.4. М., Гослитиздат, 1956, стр. 384.
^23* См. Е.Гаршин. Воспоминания о Тургеневе. «Исторический вестник», ноябрь 1883 г., стр. 389.
²⁴ Очень интересное наблюдение над стилистическими особенностями тех страниц романа, которые рисуют Александра I, можно найти в цитированной выше работе В. Ермилова («Толстой-художник и роман «Война и мир»), стр. 117, 131.
²⁵ Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч., т. 13, стр. 12,
²⁶ Л.Н.Толстой, Полн. собр. соч., т. 46, стр. 102.
²⁷ В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 21.
²⁸Вспомним, что князь Андрей, схватив знамя, крикнул «Ребята, вперед!» детски-пронзительно

---

Предисловие

Продолжение

Заключение

---

Электронная публикация книги подготовлена летом 2009 года учениками 10 класса Московской гимназии на Юго-Западе №1543
Александрой Кострикиной, Марией Красносельской, Михаилом Солодовым, Иваном Павловым и Александром Алергантом.

Размещение книги в сети санкционировано 6 августа 2009 года автором, Г.Н.Фейном (Андреевым).
О замеченных опечатках сообщайте Виталию Арнольду по электронной почте vitar(at)1543.ru