Я уже писал, что в средней школе учился хорошо. Помогала хорошая память. Но вот со вниманием не всегда дело обстояло хорошо. Я упоминал, что по образованию был математиком. Мне легко давалась геометрия, причем первое знакомство с этой наукой я получил на уроках рисования и черчения. Пространственное воображение развилось основательно, любил по двум проекциям предмета восстанавливать третью, а также изображать предмет. А вот с алгеброй, начинавшейся тогда в пятом классе, первое знакомство было не особенно удачным, за первую четверть с трудом получил тройку. Никак не мог освоить составление уравнений, прозевал объяснения. Тройка привела меня в чувство. Во второй четверти я засел за задачи и в конце концов прорешал все по задачнику Шапошникова и Вальцева. В конце четверти преподаватель Иван Иллеодорович намеревался поставить мне удовлетворительную оценку, хотя за всю четверть он меня ни разу не спросил. Мне пришлось настойчиво попросить спросить меня. Он с трудом согласился, потом задал несколько трудных задач, которые я решил, и после тройки с минусом в четверти я получил во второй четверти пятерку (в то время эта отметка называлась “ох” — очень хорошо). Таково было мое первое сближение с математикой, но, конечно, я полюбил эту науку позднее, а точнее с того момента, как к нам пришел преподаватель физики и математики Юрий Николаевич Коротких, о котором я уже говорил. Авторы мемуаров любят вспоминать то, что их хорошо характеризует, вот и я хочу привести такой случай. Однажды Юрий Николаевич начал объяснять нам, что такое центр тяжести и как его определить. Он поставил нам задачу определения центра тяжести каркасного треугольника. Когда в ходе рассуждений он спросил, где же этот центр тяжести, я догадался, что он находится в точке пересечения биссектрис треугольника, вершины которого являются серединами сторон первоначального треугольника. Я изложил свое решение, и учитель сказал: “Вот, сразу видно математика!” Эта похвала немало способствовала тому, что в течение следующего десятилетия математика стала для меня главным предметом и в школе, и в университете, что она стала для меня первой профессией. Занимался я ей с интересом и с увлечением до тех пор, пока судьба не повернула мой жизненный путь на другие рельсы.
Хотелось бы вспомнить, как Юрий Николаевич ввел практику решения многочленных задач возрастающей трудности, в частности, геометрических задач с применением тригонометрии. Стоит напомнить, что в тот период учебной литературы, в том числе и по математике, было очень мало. Преимущественно это были старые книги и задачники отчасти дореволюционного происхождения. Особенно сильным считался сборник задач “Императорского института инженеров путей сообщения”. Мы перерешали все задачи этого знаменитого сборника. Надо однако сказать, что за несколько лет постепенно была создана разнообразная учебная и научно-популярная литература для средней школы. Но лишь позднее это дело получило дальнейшее развитие: взять хотя бы знаменитые серии научно-популярных книг по математике, пособий для школьных математических кружков. Особенно расширилось их издание в послевоенные годы. То же, кстати говоря, относится и к вузовским учебникам, и к современной научной литературе. Все это создавалось на глазах нашего поколения. Например, вузовские учебники. На первом курсе при изучении аналитической геометрии пользовались гектографированным дореволюционным курсом Илодзеевского. Лишь позднее появился учебник Бюшгенса, первоначально изданный для заочников. Почему я счел нужным об этом написать? Да потому, что буквально за считанные годы была создана мощная, многотиражная научная литература. Были переведены лучшие иностранные книги, например, еще до войны вышел перевод многотомного курса математического анализа французского автора Гурса, а главное, постепенно стали выходить одна за другой написанные на высоком научном уровне книги отечественных ученых. Это был настоящий подвиг, коренным образом изменивший условия для образования и научной работы в нашей стране.
Вспоминается интереснейшая популярная книга Бронштейна “Атомы, электроны, ядра”, вводившая молодых читателей прямым путем в мир новой физики и химии. Сейчас все это выглядит просто, литературы всякой множество (правда, в последние годы этот процесс замедлился или принял иное направление). Однако, если бы не вся эта созидательная работ в довоенные, военные и послевоенные годы, положение было бы иным.
Когда в 1936 году я закончил среднюю школу, то несколько неожиданно меня направили в Москву на Всесоюзное совещание выпускников-отличников в составе группы из 6 человек от различных районов Горького. В Москве для участников совещания были устроены разные экскурсии, а затем они были собраны в довольно большом зале. В президиуме был нарком просвещения А.С.Бубнов, очень известный человек, старый большевик и участник гражданской войны, а также известная всей стране вдова В.И.Ленина Надежда Константиновна Курпская, крупный знаток педагогических наук, по внешности скромно одетая пожилая учительница. Ей было уже за семьдесят.
Совещание, конечно, было несколько парадным. Видимо, так оно и замышлялось, если учесть, что оно проводилось впервые со введения аттестатов отличников. И тут я решил принять участие в прениях и затронул, между прочим, вопрос о требованиях на выпускных экзаменах по математике, указав, что некоторые из заданий на письменных работах в 10 классе были на темы, которые доступны для семиклассников. И вдруг в своем заключительном докладе Надежда Константиновна коснулась моего выступления и разъяснила, что экзамен проводится за весь школьный курс, а потому в письменных работах вполне могут быть и задачи из программы 7 класса. Интересно здесь то, что Крупская, видимо, уделила внимание столь незначительному, но в какой-то степени содержащему критическое замечание выступлению и сочла нужным прореагировать, разъяснить.
Вспоминаются полные напряженного умственного труда годы учебы в университете. Определенное представление об этом может дать выписка из диплома об окончании университета, которую я считаю возможным привести без сокращений.
ДИПЛОМ с отличием № 221947 Пред'явитель сего тов. Верещагин Борис Николаевич в 1936 году поступил и в 1941 году окончил полный курс физико-математического факультета Горьковского государственного университета по специальности математика и решением Государственной Экзаменационной Комиссии от 28 июня 1941 года ему присвоена квалификация математика. М.П. Председатель Государственной Экзаменационной Комиссии Директор Секретарь Город Горький, 1941 г. Регистрационный № 753
Приложение к диплому № 221947 ВЫПИСКА ИЗ ЗАЧЕТНОЙ ВЕДОМОСТИ /без диплома недействительна/ Тов. ВЕРЕЩАГИН Борис Николаевич, рождения 1918 г., за время пребывания в Горьковском Государственном Университете сдал следующие дисциплины: 1. Математический анализ - отлично 2. Аналитическая геометрия - отлично 3. Высшая алгебра - отлично 4. Общая химия - хорошо 5. Политэкономия - отлично 6. Общая астрономия - отлично 7. Диференциальная геометрия - отлично 8. Геофизика - отлично 9. Немецкий язык - отлично 10. Военная подготовка - отлично 11. Диамат - отлично 12. Диференциальные уравнения - отлично 13. Теоретическая механика - отлично 14. Общая физика - отлично 15. Теория вероятностей - отлично 16. Теория аналитических функций - отлично 17. Теория функций действительного переменного - отлично 18. Основы марксизма-ленинизма - отлично 19. Вариационное исчисление - отлично 20. Высшая геометрия - отлично 21. Уравнения математической физики - отлично 22. Спецкурс по теории функций комплексного переменного - отлично 23. Педагогика - отлично 24. Теория чисел - отлично 25. Высшая алгебра часть II - отлично 26. Тригонометрические ряды - отлично 27. Методика математики - отлично 28. Лаборатория общей физики - зачёт 29. Физическая подготовка - зачёт 30. Педагогическая практика - зачёт 31. Введение в теорию относительности - отлично Тов. ВЕРЕЩАГИН выполнил дипломное сочинение на тему: "Некоторые случаи рождения циклов для квадратичного уравнения" с оценкой ОТЛИЧНО и сдал государственные экзамены : 1. Основы марксизма-ленинизма 2. Диференциальные уравнения 3. Общая физика 4. Высшая геометрия 5. Тригонометрические ряды Ректор Горьковского Госуниверситета /Шеронин/ Декан физмата /Лохин/ Секретарь /Рыбкина/
Что можно добавить к этому внушительному перечню? Пожалуй, надо рассказать о том, что осталось в памяти о наиболее выдающихся профессорах и преподавателях, об общении с ними, о том, что произвело наибольшее впечатление из того, что довелось изучать в университетские годы.
Конечно, среди профессоров были разные люди. Основные курсы из области высшей математики читались профессором Иваном Романовичем Брайцевым и его учениками. Иван Романович читал математический анализ, теорию функций комплексного переменного, которая также была его предметом научной работы. В этой области у него были оригинальные научные результаты, часть из них даже впоследствии была “переоткрыта” весьма известным швейцарским математиком. Брайцев, которому в те годы было около 70 лет, конечно, хорошо знал преподававшиеся им разделы математики, однако читал лекции довольно однообразно и скучновато. Экзамены он принимал внимательно. Обычно он слушал довольно безразлично, как бы дремал. Однако, стоило студенту что-нибудь пропустить по ходу доказательства, как профессор оживлялся и задавал дополнительный вопрос о подробностях. И некоторым это приносило неприятности, им приходилось являться на экзамен повторно. Правда, находились среди студентов хитрецы, которые использовали эту мнимую дремотность профессора. Например, студент в ходе подготовки внимательно готовит ответ, а при изложении нарочно пропускает ту или иную подробность. А когда профессор, оживившись, задает соответствующий вопрос, студент отчеканивает намеренно пропущенное место. Как правило, после двух-трех таких “приемов” хитрец получает отличную отметку и профессор даже отпускает его, не требуя ответа на оставшиеся вопросы билета.
Иван Романович пользовался немалым уважением, он очень гордился тем, что занимается чистой математикой и некоторых своих коллег, которые работали в области глубоко математизированных отраслей современной физики, творчески применяя и развивая соответствующие области математики, он математиками не считал, называя их “физиками”, что в его понимании похоже было на то, что они “нематематики”.
Надо сказать, что лекции Ивана Романовича особого интереса у меня, к сожалению, не вызывали, и потому изучению теории функций комплексной переменной я должного внимания не уделял. Конечно, то, что излагалось в тогдашних учебниках, я изучил внимательно и их содержание понимал достаточно глубоко. В частности, когда на четвертом курсе Брайцев читал нам факультативно некоторые дополнительные главы теории функций комплексной переменной, то произошел небольшой, но оригинальный случай. Профессор доказывал нам (а слушателей было сначала человек 5 - 6) одну сложную теорему, причем изложение было весьма затяжным. И вот в одном месте у нас возник разрыв в понимании. Задаем вопрос, высказываем, что нам не все понятно. Профессор пытается доказать неясное место, но у него это сразу не получается. Он возвращается к изложению, начиная его с более ранней стадии, но дойдя до упомянутой выше неясности, вновь сталкивается с нашими вопросами. Лекция закончилась, но ясности у нас не прибавилось. Следующую лекцию по этому курсу Иван Романович вновь начал с более ранней стадии, однако когда дошел до вышеупомянутого места, то вновь посыпались вопросы. Профессор был явно недоволен, сердился, но попыток разъяснить нам это проклятое место не прекращал, однако все эти попытки мы почтительно отвергали. В следующий раз на лекцию пришли уже не пять, а десять человек, по сути все математики нашего курса. Когда мы приблизились к уже упомянутому месту, вновь зазвучали недоуменные вопросы, возникли дискуссии, предлагались и тут же отвергались варианты доказательств. Наш курс был несколько шокирован этим вопросом. Учебника или литературы, подходящих к этому случаю, у нас не было. Откуда профессор брал материал, мы не знали, а Иван Романович тоже не мог объяснить нам этот кусок. Может быть, он это позаимствовал из какого-нибудь иностранного учебника, он хорошо владел французской математической литературой. А иногда в математических книгах бывают места, где вместо доказательств написано: “легко видеть”, а на самом деле видеть совсем нелегко. К чести Ивана Романовича следует сказать, что он не пытался закрыть вопрос простым путем, т.е. просто перейти к очередным теоремам. И вот четвертый раз мы занимаемся этой теоремой, доходим до упомянутого места, опять возникает дискуссия, и вдруг мне приходит в голову мысль, как решить этот вопрос. Иду к доске, прошу внимания и излагаю пришедший на ум вариант. Все сразу понимают, что вопрос решен. Профессор говорит: “Ну вот, я не мог вам так просто разъянить, да тут и разъяснять-то не требовалось.” Конечно, рассказывая этот эпизод, я не хочу представлять в невыгодном свете Ивана Романовича. Это несоменно был большой и талантливый ученый. Выше я уже говорил, что одну из его теорем спустя ряд лет “переоткрыл” известный математик (кажется, Полиа или Пойя). С этим связан один эпизод, относящийся к 1939 или 1940 году. Один из учеников Брайцева защищал кандидатскую диссертацию Оппонентом был приехавший из Москвы крупный аналитик, впоследствии академик И.И.Привалов. В ходе обсуждения коснулись результатов Брайцева, “переоткрытых” Полиа, причем Привалов несколько свысока назвал изложение Брайцева “излишне сложным”. Естественно, что Иван Романович заметил, что его результаты более сильные, чем у Полиа, На это Привалов повторил, что изложение Брайцева излишне сложное. И тут профессор Андронов задал Привалову вопрос, действительно ли результаты Брайцева более сильные, чем и Полиа. И.И.Привалов не смог опровергнуть этого факта. Это был, кстати говоря, со стороны профессора А.А.Андронова очень благородный поступок в защиту И.Р.Брайцева, хотя последний не всегда отдавал должное А.А.Андронову, считая его “физиком”.
Александр Александрович Андронов был, несомненно, наиболее крупной научной фигурой в Горьковском университете в те годы. Впоследствии он был избран академиком, минуя станцию члена-корреспондента Академии Наук. Это один из создателей современной теории колебаний, творчески применивший в этой области такую отрасль современной математики, как качественная теория дифференциальных уравнений, в которую им был внесен важный вклад. Он привлек к этим своим работам известного математика академика Л.С.Понтрягина. Александр Александрович был широко образованным ученым. Создатель научной школы, крупный общественный деятель, он оказывал большое влияние на окружающих. Одним из его ближайших сотрудников был профессор Габриэль Семенович Горелик, который способствовал повышению уровня преподавания физики в университете. Андронов и Горелик добились серьезного повышения уровня требований к выпускникам на государственных экзаменах. Написанная Андроновым и Хайкиным книга “Теория колебаний”, вышедшая до войны, считалась классической монографией и неоднократно переиздавалась. Ученики Андронова в шутку называли ее трактатом “Отцов Церкви”. Весьма интересной и полезной была также книга Г.С.Горелика “Колебания и волны”.
Одним из близких и талантливых сотрудников Андронова, игравшим также весьма серьезную роль в преподавании таких важных дисциплин, как теория дифференциальных уравнений и уравнения в частных производных математической физики, был доцент, впоследствии профессор математик Артемий Григорьевич Майер. Его прекрасные лекции давали нам, студентам, очень много.
Хотя по специальности я непосредственно не был близок к Андронову, но все же некоторое соприкосновение с ним и его учениками у меня было. Когда я учился на четвертом курсе, Андронов прочел факультативный курс теории относительности, на который приходили многие студенты физико-математического факультета. В те годы понимание этой нелегкой научной теории не было так распространено, как в настоящее время. Интерес был огромный. По программе каждый студент должен был сдать экзамен по одному из факультативных курсов. Большинство избирало гидродинамику, а я оказался, кажется, единственным, решившим сдавать теорию относительности. Андронов выбрал довольно специфическую форму экзамена. Он дал мне страниц двадцать ротакопии (типа кальки) труда Каратеодори по теории относительности на немецком языке, сказал, чтобы я перевел эту статью и доложил ему. При этом он сказал, что сам статью Каратеодори не читал. Конечно, я со всей тщательностью сделал перевод и подробно изложил его Андронову у него на квартире. Он задавал вопросы и вроде бы сам старался разобраться в статье, одновременно убеждаясь, что ею овладел экзаменуемый им студент.
Это был не единственный случай общения с Андроновым. В 1939-40 г.г. в университете была поставлена задача начать привлечение студентов к научной работе. Решено было организовать студенческую научную конференцию. Искали докладчиков, т.е. тех, у кого были бы какие-то работы, которые можно было бы доложить. Поскольку дело было новое, то таких студентов найти было нелегко. Одним из них оказался я.
Хотя я был на математическом отделении, но интересовался физикой и поэтому начал посещать курс лекций профессора А.Г.Самойловича по термодинамике. На одной из лекций профессор сказал, что если два тела, каждое по отдельности, находятся в термодинамическом равновесии с третьим телом, то из этого вытекает, что они находятся в термодинамическом равновесии друг с другом. Исходя из этого факта, продолжил профессор, можно доказать существование функции состояния, которая называется температурой и которая у этих трех тел имеет одинаковое значение. Он подчеркнул, что приводит это сообщение без доказательства. После этой лекции мне пришла в голову идея такого доказательства с использованием уравнений в частных производных. На следующем занятии я рассказал об этом А.Г.Самойловичу. Ему доказательство понравилось и он сообщил о нем А.А.Андронову и доценту А.Г.Майеру, который у нас читал дифференциальные уравнения. Они посчитали, что я смогу представить это сообщение как доклад на предстоящей студенческой научной конференции. Однако, поскольку не было ясности, является ли предложенное доказательство оригинальным, мне сказали, что оно будет направлено в Москву члену-корреспонденту АН СССР М.А.Леонтовичу (в последствии академик) с просьбой сообщить, не было ли в литературе подобного доказательства. М.А.Леонтович являлся крупнейшим специалистом по термодинамике, впоследствии вышел его учебник по термодинамике. Через некоторое время он сообщил, что способ доказательства, представленный в работе, в литературе найти не удалось. В результате доклад был сделан на студенческой научной конференции.
Наконец, еще об одном эпизоде. После конференции было решено организовать семинар по качественной теории дифференциальных уравнений, на котором обсуждались бы работы научных сотрудников университета. В семинаре участвовали А.А.Андронов, А.Г.Майер, Е.А.Леонтович, Н.Н.Баутин, Н.А.Отроков (аспирант) и ряд студентов, в том числе я. На первом занятии семинара мне было поручено изложить работу Н.А.Отрокова. Работа была интересная, Андронов сказал, что она отличается “аналитической фантазией”, однако, будучи достаточно сложной, она и изложена была трудновато. Готовясь доложить об этой работе, я постарался в ней тщательно разобраться, сделать изложение по возможности нагляднее, и мне это, видимо, удалось. В ходе изложения мной содержания работы Н.А.Отрокова на первом часу Андронов, сидевший за последним столом в глубине комнаты, вдруг громко и в приподнятом тоне сказал: “Очень ясно излагаете!” Правда, после перерыва я несколько перегрузил изложение, и он мне потом сказал, что второй час доклада был не столь удачным.
Из всего этого видно, что у меня были шансы остаться в аспирантуре, поэтому, когда в феврале 1941 года в университете работала комиссия наркомпроса по распределению выпускников на работу по завершении учебного года и мне предложили распределиться в среднюю школу села Карасук Алтайского края (ныне Новосибирской области), я сразу дал согласие. Дело в том, что люди, которые оставались в аспирантуре, автоматически освобождались от распределения, на что я и рассчитывал. Если бы я не согласился на распределение в Алтайский край, то туда послали бы одну из выпускниц, родители которой жили в селе Горьковской области. Товарищи прямо говорили мне, что следует согласиться с распределением, а на деле подать заявление о приеме в аспирантуру. Однако в действительности все получилось иначе.
22 июня, когда нам оставалось сдать два последних госэкзамена, началась война. Большинство выпускников-мужчин спустя несколько дней после получения дипломов были призваны в армию и после сокращенного военного обучения направлены на фронт, определенная часть была забронирована и направлена на предприятия военной промышленности. Меня в армию не взяли. Прием в аспирантуру в 1941 году был отменен. Мне предложили выехать в Алтайский край в соответствии с направлением комиссии Наркомпроса. Естественно, мне этого не очень хотелось. Товарищи идут в армию, на военные заводы, а я должен ехать в глубокий тыл — в Алтайский край. Я обратился к ректору университета. Он сказал, чтобы я немедленно выезжал, и если я этого не сделаю, то он подаст на меня в суд. Я спросил, что я могу сделать, чтобы добиться отмены распределения и получить разрешение поступить на военный завод, где математики нужны. Ректор ответил, что я могу по телеграфу направить соответствущее ходатайство заместителю наркома просвещения Сергиенкову, что я и сделал. Через несколько дней я получил из Наркомпроса ответную телеграмму, в которой сообщалось, что в моей просьбе отказано и предлагалось выехать в Барнаул для получения конкретного назначения. Пришлось выполнять это указание.
Путь на восток по железной дороге от Горького до Барнаула с пересадками в Свердловске (Екатеринбург) и Новосибирске занял втрое больше времени, чем обычно. Навстречу шли эшелоны с войсками и военной техникой, следовавшие на фронт. Наконец я оказался в Барнауле в краевом отделе народного образования и получил назначение не преподавателя, а директора районной средней школы села Карасук. При этом сама школа из своего двухэтажного дома переведена в помещение неполной средней школы в совхозе, расположенном примерно в километре от самого села. А в постоянном здании школы был развернут госпиталь.
Конечно, мне не очень хотелось вступать на должность директора школы. Это сулило много хлопот, а я, хотя и был в университете заместителем секретаря комитета ВЛКСМ, но большой склонности к административной руководящей работе не имел. Все-таки я еще думал о том, что при изменении обстоятельств возвращусь в Горький и попробую вернуться на научную работу. Однако уклоняться от руководства школой я не считал себя вправе. Время было военное.
Вскоре из Горького пришло от родителей письмо с тяжелой вестью. Мой младший брат, как писал своей матери его товарищ по школе, служивший с ним в одной воинской части на границе в Литве неподалеку от города Алитус, был убит в первый день войны к вечеру осколком снаряда в голову. А был он лучшим учеником в школе, мечтал, отслужив в армии, продолжать учебу. Смерть брата произвела страшное впечатление на родителей, особенно на мать. У них остался один я и они настоятельно просили согласия переехать из Горького ко мне в Карасук. Мне трудно было им в этом отказать. В результате они бросили в Горьком квартиру. Было им в то время по пятьдесят одному году. Конечно, когда они прибыли, мне первое время стало повеселей. Отец стал главным бухгалтером совхоза.
Я начал готовить школу к зиме, наметил организовать заготовку дров, что в условиях степной местности было не простым делом. Однако тут в моей жизни произошла еще одна перемена, на этот раз в несколько ином направлении. Я провел небольшое совещание с завхозом школы и одним из преподавателей, который не был призван в армию в связи со своим происхождением: он был из коренных сибирских немцев, женат на украинке, честный парень, комсомолец, но тем не менее в армию его не брали. Мы наметили ехать по дрова. Вдруг за мной прислали из совхозной конторы и просили подойти к ним и срочно позвонить заведующему районного отдела народного образования. Меня как кольнуло — почувствовал, что будет что-то важное. Пришел в контору, звоню - занято — идет разговор с Барнаулом. Ну, думаю, это неспроста. Через некоторое время, закончив разговор, заведующий РОНО позвонил мне и пригласил к себе. Вхожу в здание РОНО. Освещение не работает, в приемной сидит и стонет какая-то старая женщина, рядом с ней ползает маленький мальчик, в стороне другая женщина средних лет, утомленная и худая. С заведующим РОНО мы не раз встречались, прохожу прямо к нему. Он говорит мне, что произошла неожиданность: в краевом отделе народного образования не знали, что я вступил на должность директора школы, во всяком случае, я еще не был официально утвержден. А в это время к ним прибыла заведующая неполной средней школой из города Мытищи, с ней старая мать и маленький ребенок. Зав. РОНО сказал, что он хотел бы знать мое мнение. Он лично склонен оставить меня на должности директора школы, а вновь прибывшую назначить в одно из других сел района, правда, ему жаль эту женщину и ее близких, люди нездоровы и очень утомлены. Я не колебался ни минуты, сказал, что уступаю новоприбывшей директорскую должность, тем более, что она имеет известный опыт. Я готов оказать ей всяческую помощь. На том и порешили. Жить я пока остался в школе, затем у меня разместились и приехавшие из Горького родители.
Вскоре начался учебный год. Нагрузка у меня была большая. Школа работала в две смены. Я ежедневно давал по 6-8 уроков в разных классах, от шестого до десятого. Работать было нелегко, подготовка учащихся и их развитие были не очень хорошими. Выделялись лишь некоторые старшеклассники, а также дети вывезенных после 1939 года из Литвы граждан прибалтийских республик. Свои личные занятия математикой я вынужден был резко уменьшить, а временами и вообще прекратить. В классах было холодно, новый директор не продолжал моих планов заготовки дров, да к тому же завхоза и учителя немца вскоре призвали в трудовые батальоны. Учащиеся и учителя на уроках сидели в верхней одежде. В школе появилось несколько преподавательниц, эвакуированных из Ленинграда, с Украины и из Подмосковья, с фронтов приходили тревожные вести, однако несмотря на все это настроение в коллективе было здоровым. Помню, когда была получена статья “Правды” о Зое Космодемьянской “Таня”, мы в тот же день прочли ее во всех классах школы. Следили за вестями с фронта. Старших школьников, достигших призывного возраста, мобилизовывали в военные училища и в армию. Я был выбран секретарем комсомольской организации школы. Мы занимались политучебой, к которой молодые учительницы проявляли заметный интерес. Ленинградки тревожились за своих мужей, находившихся в городе, заботились о прибывших с ними детях. Приходилось находить время, организовывать общение, общими силами поддерживать деловой дух и бодрость в коллективе. Конечно, у некоторых женщин, которым перестали приходить письма от мужей с фронта, настроение было невеселое. Но они держались. Считаю, что в тех условиях помогало поддерживать обстановку взаимное общение в коллективе, внимание друг к другу.
Мой отец, конечно, был для совхоза очень опытным и сильным работником. Через некоторое время он поехал с отчетом в трест в Барнауле, и там было решено его оставить. Дали комнату, к нему выехала мать, и я остался в Карасуке опять один.
Комсомольцы-учителя довольно часто ходили в госпиталь, читали раненым газеты и книги, некоторым давали уроки, главным образом по русскому языку и арифметике. В общем, старались как-то помочь этим людям, особенно искалеченным, лишившимся рук или ног.
Закончился тяжелый 1941-42 учебный год. Решили извлечь уроки из зимних холодов. Организовали бригаду из 7-8 человек, в том числе троих мужчин, а также из учительниц, и приступили к заготовке дров. Пилили их в небольших рощах, которые в тех местах называли “околками”, а затем вывозили в Карасук. Длилось это дело месяца два, работали дружно, хлеб и соль нам привозили, грибов и ягод было достаточно. Лето прошло не без пользы.
В начале октября 1942 года мы вернулись в Карасук, где нам предстояло начать новый учебный год. Вскоре на глаза мне попался номер газеты “Правда” за 3 октября 1942 года. Читаю передовую статью “О начале учебного года в высших учебных заведениях”. Главное, что я увидел в этой статье, было сообщение о том, что в вузах в 1942 году возобновлен прием в аспирантуру, указывалось, что необходимо отобрать людей, способных к научной работе и укомплектовать ими аспирантуры. Мое решение было принято быстро: я направил телеграмму в свой университет с просьбой прислать мне вызов в Горький с целью сдачи вступительных экзаменов и приема в аспирантуру. Вызов был прислан, и мне удалось выехать в Горький. Помогло то, что по ряду причин в школе оказался некоторый излишек преподавателей математики и физики. По прибытии в Горький я без особой сложности сдал два вступительных экзамена и был принят в аспирантуру. Меня определили в аспиранты к Ивану Романовичу Брайцеву. Мне было предложено начать работу со сдачи аспирантских экзаменов на кандидатский минимум, после чего предстояло избрать тему для диссертации. Я занялся изучением аналитической теории дифференциальных уравнений. Ходил на семинары по истории философии, руководителем которых был проректор Горьковского пединститута Геннадий Дмитриевич Обичкин, впоследствии ставший директором института Марксизма-Ленинизма в Москве. Лекции Г.Д.Обичкина были довольно содержательными, он сообщал о некоторых новых исследованиях в области истории философии. Некоторые ранее известные факты трактовались по новому. Например, известное изречение Гераклита: “все течет, все изменяется, нельзя дважды вступить в одну и ту же реку”, как оказалось, принадлежало не самому Гераклиту, а комментаторам его произведений. Всего в семинаре Обичкина участвовало 3 аспиранта из университета - я и две девушки, а также 2-3 аспиранта из пединститута, в том числе человек, ставший впоследствии моим другом — историк по специальности Анатолий Степанович Каплин.
Моя учеба проходила в этот год главным образом путем работы над научной литературой. Трудиться приходилось в одиночку. Встречался с товарищами по университету довольно редко. Большинство их работало на предприятиях военной промышленности. Правда, несколько раз мы собирались, чтобы отметить некоторые события — 7 ноября, Новый 1943 год. Настроение у нас поднялось в связи с победой нашей армии под Сталинградом. Весной, в мае у меня состоялась еще одна встреча со школьным товарищем — на побывку приехал капитан-лейтенант Владимир Гущин, командир звена морских охотников на Северном флоте, участник морских боев. Он немало рассказывал о боевых эпизодах, о борьбе с налетами немецкой авиации. Впоследствии Владимир Алексеевич Гущин продолжил службу на флоте и стал контр-адмиралом.
С профессором Брайцевым виделся редко, иногда помогал ему, ходил в магазин, ему, старому человеку, приходилось ухаживать за больной женой.
Меня назначили старшим группы самозащиты ПВО на физико-математическом факультете. В августе 1943 года мне пришлось в течение нескольких дней дежурить на физмате в связи с налетами немецкой авиации на Горький. Правда, в окрестности нашего объекта немецкие бомбы близко не падали, но осколков от зенитных орудий хватало. Мы предоставляли укрытие людям, которых воздушная тревога застала в пути, а также находились в готовности на случай, если придется тушить пожары или оказывать медицинскую помощь. Хотя члены группы самозащиты жили на некотором расстоянии от объекта (я, например, в четырех кварталах), но по тревоге все являлись на место незамедлительно. Основные удары немецкая авиация нанесла по автозаводу, но вскоре налеты были прекращены. а производство на автозаводе восстановлено полностью за период около ста дней.
В это время неожиданно произошел новый крутой поворот в моей жизни. Я уже писал, что в семинаре Обичкина по истории философии моим товарищем был аспирант пединститута А.С.Каплин. Он как историк активно участвовал в работе лекторской группы обкома ВЛКСМ. В июле 1943 года ему предложили выехать в Москву для поступления в Высшую дипломатическую школу Народного Комиссариата Иностранных дел. Ему, как специалисту соответствующего профиля, такое предложение показалось подходящим, так как обучение в ВДШ позволяло продолжить научную работу в области определенных отраслей истории. Секретарь обкома ВЛКСМ спросил Каплина, не может ли он подсказать, кого бы еще можно было направить в Москву для обучения в Высшей дипломатической школе. Каплин ответил, что с ним обучается истории философии аспирант университета Верещагин. “Какой Верещагин? Борис?” — спросил секретарь обкома. Оказалось, что он учился в той же средней школе, что и я, был на два класса младше и хорошо меня знал. Он вызвал меня в обком и предложил поехать в Москву для поступления в Дипшколу. Поставил он вопрос передо мной довольно твердо, предложив выбор между ВДШ и Академией внешней торговли. Конечно, от Академии внешней торговли я решительно отказался, так как никогда не имел склонности к деятельности в области торговли.
Что касается Высшей дипломатической школы, то о ней я слышал. Еще до войны в ВДШ поступил аспирант нашего университета Борис Михайлович Чернягин, который в университете был секретарем партбюро, а затем после поступления в ВДШ также был избран секретарем партбюро школы. В 1943 году он уже закончил ВДШ и находился на загранработе.
В ВДШ также обучался проректор Горьковского университета кандидат химических наук Константин Андреевич Новосельцев. Были и другие выпускники Горьковского университета, обучавшиеся в дальнейшем в Высшей дипломатической школе.
В конце концов я дал согласие с направлением на учебу в это учебное заведение.