Герман Наумович Фейн Роман Л. Н. Толстого «ВОЙНА и МИР» ЦЕЛОСТНЫЙ АНАЛИЗ Из опыта работы учителя Издательство «Просвещение» Москва 1966

Том четвертый

Часть первая

Жизнь, настоящая жизнь, говорил нам Толстой в первых трех томах, состоит в искании истины, а истина — в единении людей. Единение же людей достигается любовью всех ко всем. К истине этой уже пришел князь Андрей, близок к открытию и приятию ее Пьер. К этой истине приблизила князя Андрея и Пьера война 1812 года. Она перевернула все их представления о жизни, она была великим испытанием для всей нации... Мы уже говорили о смысле названия романа. Но великая эпопея Толстого многопланова, многогранна. Многозначно и ее название. Пока мы говорили главным образом об основном значении названия. Но Толстому дорого было и это: война и мир — два состояния общественной жизни — тесно связаны между собой. В мирное время человек формируется, частично раскрывается, — в военное время, время великого испытания, окончательно определяется его суть. Участие князя Андрея и Пьера в Отечественной войне, осмысление ее характера, выводы, которые они сделали для себя, — все это подготовлено их развитием в предвоенные годы. Поведение Друбецкого и Берга во время войны, их отношение к ней — выражение их характера, формировавшегося в мирное время.

— Как повлияли события войны на петербургское общество? — «...Петербургская жизнь шла по-старому; и из-за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ». Война показала, как прочна привязанность светского общества к внешним формам жизни и как далеко высшее дворянство от существенных интересов нации. Их жизнь превратилась в призрак, в слабое отражение жизни подлинной. Автоматизм существования непоколебим: «...те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы; службы и интриги». Живые люди (Пьер, Наташа, князь Андрей, княжна Марья) стали участниками народной драмы, и это перепахало основы их бытия. В салоне Шерер все по-прежнему. Анна Павловна, как и раньше, угощает своих гостей какой-нибудь новостью, только теперь эти новости связаны с войной.

— Что происходило в салоне Шерер в день Бородина? — «...В самый день Бородинского сражения был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного...» — Кто и как читал это письмо? — Читал князь Василий, «славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другое — ропот». Сказать, что любимый чтец императрицы отчаянно завывал и что завывание и ропот его были независимы от значения слов, значило сказать, что внешним, кукольным интересом к событиям войны жили не только дворяне, но и сама императрица.

— Какая сторона военных событий волновала Анну Павловну и всех придворных? — Их более всего волновало, как могут отразиться известия от Кутузова на настроении императора. Когда пришло известие о сражении у Татариновой, придворные ликовали: «...Главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя». Когда же «не получалось известия из армии,.. придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь». Известие о сдаче Москвы вызвало ту же реакцию: «Это ужасно! Каково... положение государя!» Думая о солдатах, Пьер? повторял про себя: «Они не говорят, а делают». В светском; обществе люди ничего не делают, а только говорят. Но и говорят о второстепенном, незначительном для России, потому что не Россия их волнует, а интересы интриги.

— Кого посылает Кутузов ко двору с известием о сдаче Москвы? — Француза на русской службе Мишо, в сущности изменника родины. Толстой всегда говорит в романе о патриотизме как о чем-то врожденном, безыскусственном; не всем дано испытать это чувство, но каждый знает, что чувство это хорошее и его нужно иметь. Потерявший свою родину Мишо считает себя «русским в глубине души». Но у него национальный французский характер, одна из форм проявления которого, по мнению Толстого, — аффектация¹⁰⁵, чуждая русскому национальному характеру. Однако дело не только в том, что Мишо француз, а Берг, скажем, немец. В одном из черновиков романа Пьер думает: «Настоящие русские — не эти господа, которые по-французски лопотали около него... — а русские: князь Андрей, ополченец... старый солдат...»¹⁰⁶. В сцене встречи Мишо с Александром французский полковник и русский царь не по-русски выражают свой «русский патриотизм». Когда немец Бенигсен сказал «священная древняя столица Москва», Кутузов поморщился; но проследим, какова манера речи русского царя, сравним ее с речью француза Мишо. Прежде всего, говорит царь по-французски. И Москву он называет «древней столицей», почти буквально повторяя слова Бенигсена. Во всех фразах его нет ни одного простого, не выспреннего слова: «Провидение требует от нас больших жертв»; «престол моих предков»; «Я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков». Точно также говорит Мишо: город «обращен в пепел»; «Ваше Величество подписывает в эту минуту славу своего народа и спасение Европы!» Разговор идет в одном ключе. Определить, где русский, где француз, где царь, где полковник-эмигрант, по стилю, по манере речи невозможно. «Настоящие русские — не эти господа». Эти ненастоящие русские и ненастоящие французы дальше от русского народа, чем настоящий немец, кричавший Николаю Ростову: «Да здравствует мир!», или настоящий французский солдат, который говорил Пьеру: «Fautêtre humain. Nous sommes tous mortels, voyez-vous» («Что же, надо по-человечески. Мы все люди»).

Так в романе сложно развивается тема единства, с одной стороны, народов и, с другой стороны, тех, кто оторван от своего народа.

Такой подход к теме единства вступает в конфликт с проповедью любви всех ко всем, с проповедью всеобщего единения. Царь все время говорит: «мои русские», «мои подданные», «мои мужики». Но пока он говорит, «его» мужики воюют (как он думает, за его династию, «за престол его предков»).

— Что думает Толстой о людях, которые пытались вмешаться в общий ход дела? — «...Те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток... притворства и лжи...» Это сказано, конечно, о царе и придворных, — не случайно эта фраза следует за сценой разговора Александра с Мишо. Но вряд ли читатель нуждался в разъяснении: ложь и притворство речей царя и полковника Мишо, переданных таким мастером, как Толстой, видны простым глазом. Лгут и притворяются все члены светского петербургского общества, с императором и императрицей во главе.

— Кто же в то время был искренен? — Те люди, которые «не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего». — Чем, по мнению Толстого, занималось большинство людей во время войны 1812 года? — Вот этими-то «личными интересами настоящего». — В чем видит Толстой противоречие истине в рассказах историков о жизни людей во время войны 1812 года? — «Рассказы, описания того времени, все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянии, горе и геройстве русских». В действительности же было не так. Толстой через весь роман проводит мысль о силе бессознательной и бессилии, бесполезности сознательной деятельности. Для иллюстрации этой мысли Толстой вводит в роман таких героев, как Наполеон, оглупленный по сравнению с историческим Наполеоном, Вейротер, Пфуль, Александр I. Сознательная деятельность этих людей приводит к лжи и путанице, и Толстой делает вывод, нарушая один из законов логики, что вообще чем больше человек пытается понять ход истории и воздействовать на него, тем больше он вносит в дело ложь и путаницу. Бессознательная, роевая жизнь людей, каждый из которых занят своим делом, приводит к тому, что и должно произойти. — Думали ли в армии о Москве? — Нет, утверждает Толстой, «в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке-маркитантке и тому подобном...» — Почему Николай Ростов принимал участие в войне? — «Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества... Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие...» Меняется оценка одного и того же качества Ростова. Когда неумение и нежелание Ростова думать Толстой рассматривал в моральном аспекте, он осуждал его, а теперь, когда это качество Николая Ростова подтверждает теорию о полезности для истории бессознательно действующих натур, Ростов приводится в качестве положительного примера. А ведь Андрей Болконский перед Бородинским сражением много думал о России, о нашествии врагов, об общем ходе дела. По мысли Толстого, это было еще одно, последнее заблуждение князя Андрея, заблуждение, которое принесло ему много страданий. Счастье пришло к Андрею, когда он отказался от мысли, отдавшись чувству любви. Но еще до того в поступках князя Андрея проявилось нечто сближающее его с Николаем Ростовым: он тоже пошел на войну «без всякой цели самопожертвования», а «принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества» потому, что личные соображения требовали его присутствия в армии. И потому-то, несмотря на то что князь Андрей пытался понять общий ход дел, он отнесен Толстым к тем людям, которые приносили пользу: он был больше занят делами полка, чем размышлениями об общем ходе дела, он, как и Николай Ростов, отказался служить в штабе, а служил в действующей армии.

— Страдал ли Николай Ростов из-за того, что в самый разгар боев его отправили за лошадьми в Воронеж? — Нет, наоборот. Он был в самом веселом состоянии духа. Ростов испытывал наслаждение, «когда он выбрался из того района, до которого достигали войска». Толстой считает чувства Николая вполне естественными, настолько же естественными, насколько неестественным было бы, если бы Ростов, провозгласив свой патриотизм, отказался поехать в тыл. Это — не реабилитация малодушия (Ростов уже неоднократно доказывал свою храбрость), а утверждение простоты и искренности.

— Что испытала княжна Марья, узнав о приезде в Воронеж Николая Ростова? — Мы уже говорили, что движущая сила развития княжны Марьи — борьба между желанием по-христиански служить богу и людям и мечтаниями о личном счастье. Внутренне же княжна Марья стремится к гармонии, к уравновешиванию этих двух начал, которые на протяжении всей ее жизни раздирали ее душу. Поэтому-то встреча с Николаем возбудила в ней «не радостное, но болезненное чувство: внутреннего согласия ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды».

— Как меняется весь облик княжны Марьи, когда она видит Николая? — Она вся преобразилась. Настолько, что с этого момента и до конца романа Толстой уже ни разу не скажет, что княжна Марья некрасива. Наоборот, все, что Толстой говорит теперь о внешности княжны Марьи, должно показать читателю, сколь она прекрасна: «Глаза осветились новым, лучистым светом»; «полным достоинства и грации движением она... протянула ему свою тонкую, нежную руку»; когда она молится, на лице ее появляется «трогательное выражение печали, мольбы и надежды». Оставшись один, Николай вспоминает «бледное, тонкое, печальное лицо», «лучистый взгляд»», «тихие, грациозные движения» княжны Марьи. Чувство преображает человека, делает его прекрасным. Если же у человека только красивая внешность и нет чувства, то даже в красивом лице появляются неприятные или фальшивые черточки (вспомним, как неприятно лицо Элен, целующей Пьера; какое зверское выражение лица у Анатоля, обнимающего Бурьен; и, наконец, вспомним удивительно похожего на сестру идиота Ипполита). Неодухотворенная красота — уродство, одухотворенная некрасивость — прекрасна. — С чем сравнивает Толстой ставшее прекрасным под влиянием любви лицо княжны Марьи? — Толстой не в первый раз прибегает к развернутому сравнению. «Как вдруг, когда зажигается свет внутри расписного и резного фонаря, неожиданною поражающею красотой выступает на стенках та сложная, искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною, бессмысленною: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи».

— Почему княжна Марья нравилась Николаю больше, чем Соня? — Он видел «бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров», которых не имел сам. Любовь княжны Марьи и Николая Ростова основана на внутреннем компромиссе. Николай Ростов не замечал внешней некрасивости княжны Марьи, — он видел ее духовную красоту, преобразившую ее внешность. Княжна Марья принимала ограниченность Николая Ростова, — его такт и душевное чутье делали для нее незаметной узость его мышления. Николаю Ростову не хватало душевных богатств, — он их приобретает в княжне Марье. Княжна Марья, всю жизнь мучившаяся из-за тирании отца, нуждалась в нежности и заботе, — Николай, типичный Ростов, дает ей и эту нежность, и эту заботу. Они идут к личному счастью. Мировые проблемы их не волнуют. Что касается толстовских женщин, то они всегда равнодушны к общественным и философским вопросам. Всегда Толстой считал — как до перелома, так и после него, — что женщина должна нести в мир любовь; этим ограничивается ее жизненная задача. Николай же Ростов изредка пытается заниматься мужским делом — думать о политике. Но всякий раз при этом обнаруживается его несостоятельность. Лишь в сфере личных отношений раскрываются его лучшие свойства.

Истинный герой Толстого гармоничен. Пусть князь Андрей пришел к отрицанию разума. Но к отрицанию разума он пришел путем мысли. Толстой хочет в «Войне и мире» доказать, что только бессознательная, интуитивная жизнь истинна. Но, сам мыслитель, он делает и лучших своих героев не только глубоко чувствующими, но и напряженно мыслящими людьми. Николай Ростов должен был бы стать идеалом Толстого: ведь он живет, подчиняясь чувству; но таким идеалом он не стал. Отсутствие способности аналитического мышления и даже потребности мысли отрывает Ростова от общечеловеческого.

Пьер чувствует не слабее Николая Ростова, но мыслит глубже и последовательнее, чем он. Бессознательно Толстой — не за человека, руководствующегося только чувством, а за личность гармоническую. Не случайно Пьер и Андрей ставятся Толстым в более сложные ситуации, чем Николай Ростов. Полк, семья, охота — вот сфера проявления характера Николая Ростова. Если бы вместо, например, Пьера он был в масонской ложе, на Бородине, в плену, невозможно было бы Толстому привести читателя к тем мыслям, во имя которых написан роман. Герой произведения — орудие мысли художника. Для выражения сложных мыслей нужен сложный герой. Не Николай Ростов, а князь Андрей и Пьер приходят к самым важным для Толстого выводам. Но прежде чем прийти к ним, они проходят сложный путь исканий, заблуждений и находок...

Плен оказался для Пьера предпоследним этапом его исканий.

— Какой увидел Пьер Москву, когда его вели на допрос к Даву? — «...Вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри, с печами и трубами, и изредка обгорелые стены каменных домов... Русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал другой, но твердый французский порядок». — Как вел себя Пьер на допросе у Даву? — Даву подействовал на Пьера так, как всегда действовали на него более волевые, чем он, люди (масон Баздеев, князь Андрей). Пьер сказал все, чего говорить не хотел. Но благодаря этому он сразу перестал быть в глазах Даву преступником. Детская непосредственность Пьера подействовала даже на известного своей жестокостью маршала. — Как Даву смотрел на Пьера? — «В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его...» Но потом он посмотрел на Пьера другим взглядом: «В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья». Люди — братья. Но они и винтики в механизме государственности. В этом механизме каждый человек, как колесико или винтик, исполняет свою, часто бессмысленную и жестокую функцию. Есть лишь моменты («несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера»), когда люди вспоминают, что они — братья. Это — звездные минуты человечества. И тогда, по мысли Толстого, примиряются жертвы и палачи. Жертвы даже прощают палачей. Вот Пьеру кажется, что его приговорили к смерти. Кто же сделал это? — думает Пьер. И решает: «Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него... Это был порядок, склад обстоятельств. Порядок какой-то убивал его...» Пьер понял, что люди — орудие какой-то системы, но не понял (ибо Толстой отрицал это), что они — и создатели. Отрицание человеческой свободы, признание власти одной лишь необходимости приводило Толстого к отрицанию возможности изменения обстоятельств, возможности борьбы. Бороться можно только с человеком — но все люди братья, если же они и поступают не по-братски, то не они в этом виноваты, а какой-то порядок. Бороться же с порядком невозможно. Так Толстой выразил одну из главных своих мыслей — «мысль о границах свободы и зависимости», мысль, которая, как писал Толстой Погодину, была главной в романе. Доказательству этой мысли посвящены и картины расстрела «поджигателей».

— Почему французы старались поскорее покончить с расстрелом? — «Они торопились.., чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело». — Как вели себя приговоренные к смерти, как они чувствовали себя? — «Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке»; «...Пятый казался спокоен. Он запахивал кафтан и почесывал одною босою ногою другую»; они «смотрели вокруг себя, как смотрит побитый зверь на подходящего охотника». Братская связь между людьми разорвана. Одни люди превратились в «побитых зверей», а другие — в охотников. — Как же чувствуют себя эти «охотники»? — Пьер «на всех лицах... французских солдат, офицеров, всех без исключения... читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце»; «У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть...» И казнившие, и казнимые одинаково, причем «все без исключения», чувствовали, что совершается преступление. Значит, не они, а кто-то другой или, точнее, что-то другое создало весь этот кошмар. Человек — щепка, которую влечет поток истории. — Как эта мысль подействовала на Пьера? — «С той минуты как Пьер увидал это убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора». Но этот момент совершенно необходим в развитии Пьера. Чтобы принять новую веру, надо было разувериться в старых верованиях. И как раз чтобы принять новую веру, к которой подошел Пьер, он должен был отказаться от веры в человеческую свободу. Вся сцена расстрела даже более страшная, чем сцены Бородинского сражения (чего стоит, например, описание расстрела и закапывания фабричного: «Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело»), вся эта сцена призвана была показать и Пьеру, и читателям, как бессилен человек изменить неизбежный роковой порядок, установленный кем-то помимо него. И вот тут-то...

— С кем встречается Пьер в плену? — Пьер встречается с солдатом, бывшим крестьянином Платоном Каратаевым. Мы подходим к идейному центру романа. В Платоне Каратаеве — предельное выражение толстовских мыслей о границах свободы и зависимости. Надо внимательнее вчитаться во все, что сказано о Платоне Каратаеве. Не поняв этого образа, мы не поймем того, что хотел сказать Толстой своим романом, даже если нам уже ясно, что он сказал им.

— Каково первое впечатление Пьера от Платона Каратаева? — В нем «Пьеру чувствовалось что-то приятное, успокоительное и круглое». — Что же так подействовало на Пьера? — «Круглые, спорые, без замедления следовавшие одно за другим движения», «запах даже этого человека». Самое важное здесь — занятость Платона, завершенность всех его движений, слаженность этих движений («пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу»).

— Какова манера речи Каратаева? — Язык его — народный. «Э, соколик, не тужи, — сказал он с тою нежно-певучею лаской, с которою говорят старые русские бабы»; «ну, буде, буде»; «картошки важнеЮщие»; «не думали — гадали»; «сам-сем косить выходил»; «христиане» (вместо крестьяне); «думали горе, ан радость». Другая особенность его речи — насыщенность ее пословицами и поговорками: «Где суд, там и неправда»; «Москва — она городам мать»; «Червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае»; «Не нашим умом, а божьим судом»; «Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки»; «Рок головы ищет»; «Лег — свернулся, встал — встряхнулся». О смысле этих поговорок мы еще поговорим, сейчас же отметим лишь наличие этих пословиц как особенность речи Каратаева. И третья очень важная особенность — уже не столько речи Каратаева, сколько его манеры общения с собеседником: он с одинаковым интересом и готовностью слушал других и рассказывал о себе. Перед началом разговора с Пьером он «прямо уставился на него». Он сразу стал спрашивать Пьера о жизни. Впервые кто-то заинтересовался не пленным, «отказавшимся назвать свое имя», а человеком, Пьером Безуховым. В голосе у Платона — ласка.

— Опишите внешность Каратаева. — «...Вся фигура Платона, в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая. Голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие глаза были круглые». Когда-то Наташа сказала о Пьере, что он «четвероугольный». Пьера привлекает эта «круглость» Каратаева. И сам Пьер должен как бы срезать углы в своем отношении к жизни и тоже стать круглым, как Каратаев. — В чем же суть «круглого» каратаевского отношения к действительности? — «...Жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого...» — Отсутствие всего личного, осознание себя только как частицы целого — это уже было сказано о ком-то в романе. — Да, о Кутузове. Кутузов и Каратаев в одинаковой степени выражают толстовскую мысль о том, что правда — в отказе от своего «я» и в полном подчинении его «общему», в конечном счете — судьбе. — В чем смысл рассказа Каратаева о том, как он попал в солдаты? — Все совершится, как надо, и все — к лучшему. Попал он в солдаты незаконно, а оказалось, что от этого выиграла большая братнина семья: «Братцу бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам-пят ребят...» — Это тот же оптимистический фатализм, каким проникнут Кутузов. Все пословицы Каратаева сводятся к этой вере в неизбежность совершения того, что суждено, и это неизбежное — лучшее. Да, «червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае». Это его мысли о войне с французами. Французское нашествие въедается в Россию, как червь в капусту. Но Каратаев уверен, что червь пропадет раньше капусты. Это — вера в неизбежность совершения божьего суда. Сразу в ответ на просьбу Пьера разъяснить, что значит «червь капусту гложе...», Платон отвечает: «Я говорю: не нашим умом, а божьим судом». В этой поговорке — основа каратаевщины и ядро той философии, которую хотел проповедовать Толстой-мыслитель в «Войне и мире». Чем меньше человек думает, тем лучше. Разум не может повлиять на течение жизни. Все совершится по божьей воле. Если признать истинной эту философию (она называется квиетизмом), тогда можно не страдать оттого, что в мире столько зла. Надо просто отказаться от мысли что-либо изменить в мире. Толстой хочет доказать это, но, как мы видели раньше и как увидим из дальнейшего, жизнь опровергает эту философию и Толстой сам не может оставаться последовательно верным своей теории. — Как повлияла эта каратаевскя философия на Пьера? — Он чувствовал, «что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких-то новых незыблемых основах двигался в душе его».

Впервые Пьер и Андрей одновременно пришли к одной мысли, к одному мироотношению. Мы уже говорили, что этапы развития Пьера и Андрея повторяют, с некоторым запозданием, друг друга. И вот теперь, именно к концу романа, они приходят к одному итогу.

— Как относился Платон Каратаев к людям? — «...Он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком — не с известным каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом...» Так выразил Толстой основы своего миросозерцания. Во имя раскрытия этих основ написан роман, во имя доказательства истинности этого миросозерцания созданы образы князя Андрея и Пьера. Еще в 1856 году Толстой записывает в дневнике: «Могучее средство к истинному счастью в жизни, это — без всяких законов пускать из себя во все стороны, как паук, целую паутину любви и ловить туда все, что попало: и старушку, и ребенка, и женщину, и квартального»¹⁰⁷. Это «могучее средство к истинному счастью» с помощью Каратаева нашел Пьер. Эта любовь ко всему сущему охватила князя Андрея перед смертью. — Но допускает ли Толстой реальную возможность такой любви? — Однажды он уже сказал, что это не человеческая, а божеская любовь. Но ведь на земле живут люди, а не боги. «Всех любить, всегда жертвовать собою для любви значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнью», — думает князь Андрей. К такому выводу толкала Толстого неумолимая логика жизни.

Толстой утверждает, что счастье человека — в любви ко всем, и вместе с тем понимает, что на земле не может; быть такой любви. Князю Андрею нужно было или отказаться от этих взглядов, или умереть. В первых вариантах романа князь Андрей не умирал. Но тогда умирала бы философия Толстого. Толстому его миросозерцание было дороже князя Андрея. Князь Андрей умер для жизни сразу же, как пришел к своей философии любви. — Как он встретил княжну Марью в Ярославле? — «В глубоком, не из себя, а в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он оглянул сестру и Наташу». Говорил он голосом «ровным и чуждым»; во взгляде его «чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского»; о пожаре он говорит «рассеянно, равнодушно». Толстой умел перевоплощаться, как колдун. Он сумел почувствовать и понять, что чувствует и понимает умирающий. Смягченность, отчуждение от жизни, равнодушие ко всему мирскому — все это описано с удивительной достоверностью. Вместе с тем это состояние князя Андрея, когда он уже не принадлежит жизни, было единственно, для него возможным состоянием, в котором он мог бы принять каратаевщину: ведь философия бездумной любви ко всем — это и есть, пусть лишь в какой-то ее части, каратаевщина. Когда князь Андрей жил полной жизнью, любовь и ненависть «сосуществовали» в нем.

— Какой сон видит князь Андрей перед смертью? — «Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, является перед князем Андреем» (это — Наполеон, Курагины, Сперанский — все, кого он презирал или ненавидел в жизни). Князь Андрей «говорит с ними, спорит о чем-то ненужном» (все, все было ненужным: слава, забота об общественном благе, ревность), но он смутно припоминает, «что у него есть другие, важнейшие заботы». Вот так всю жизнь он отдавал заботам о ничтожном, забывая, что Нужно делать что-то главное, «важнейшее». Важнейшее —это дело служения всеобщей любви, а так как ее на земле нет, — богу. Путем мучительных поисков он приходит к тому, что для княжны Марьи было совершенно ясным. — Вспомните, что она говорила при их последнем свидании. — «Не думай, что горе сделали люди. Люди — орудие Его... Они не виноваты. Мы не имеем права... наказывать. И ты поймешь счастье прощать». Ее пророчество исполнилось. Он простил Анатоля и «понял счастье прощать». «Любовь есть бог», — думает князь Андрей перед смертью. Это понимание пришло уже не к духовно здоровому, а к умирающему князю Андрею. Это философия не живых, а покидающих жизнь. Так Толстой становится судьей себя самого. Даже своей философией он жертвует ради самого главного своего героя — правды.

— Чем живет в это время княжна Марья? — В этот момент, когда ее брат пришел к евангелию, сама она думала не об отказе от личного счастья. Как раз в это время интересы жизни переполняли ее. Не случайно умирающий князь Андрей чувствует, что между ним и сестрой именно теперь, когда он проникся ее верованием, — стена. «Мы не можем понять друг друга!» — думает он. Он не может говорить с княжной Марьей даже о евангелии. «Мари, ты знаешь еван...», — но он вдруг замолчал». В это время любовь к Николаю «наполняла всю ее душу, сделалась нераздельной частью ее самой, и она не боролась более против нее». Мечты о личном счастье близки к осуществлению, земные интересы вытеснили стремление к служению богу. Счастливая, нравственно здоровая девушка забывает об евангелии, о котором она думала, будучи духовно порабощенной и несчастной. Да и раньше она иногда нарушала евангельскую заповедь любви к врагам своим (вспомним, как она дважды выгоняла мадемуазель Бурьен из своей комнаты). Она — живой человек — любила и ненавидела. То, что проповедовала она, стало миросозерцанием ее мятежного брата, но она, как и Наташа, сама чувствовала, что он уже перестал жить: «Они... ходили уже не за ним (его уже не было), он ушел от них, а за самым близким воспоминанием о нем — за его телом». Победа толстовского миросозерцания в князе Андрее — это торжество смерти над жизнью. И что самое интересное — сам Толстой признает это. — Прочитаем последний разговор о любви, который ведут Андрей и Наташа. Сколько нежности у Андрея, какое страстное желание жить, когда вновь обретена любовь! Но «это была последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу». Князь Андрей понял, что с его миросозерцанием жить нельзя. Эта любовь ко всем исключает любовь к каждому: «Всех, всех любить... значило никого не любить»; «Любовь есть бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику».

Часть вторая

Толстому так важно убедить читателя в правильности своих взглядов на роль личности и народных масс в истории, вообще на законы исторического развития, что каждый эпизод Отечественной войны он считает необходимым прокомментировать с позиций этих взглядов. Все новыми и новыми аргументами он подтверждает уже несколько раз повторенные тезисы. Мысль не развивается, не углубляется, а иллюстрируется новыми фактами истории Отечественной войны.

— Явился ли фланговый марш русской армии, по мнению Толстого, выражением чьей-либо гениальности? — Нет, «даже глупый тринадцатилетний мальчик без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге». — Был ли этот марш кем-то предусмотрен? — Нет, «бесчисленное количество обстоятельств» заставило нашу армию перейти на Калужскую дорогу. Любое историческое событие, являясь следствием взаимодействия тысячи тысяч человеческих воль, совершается с необходимостью, которую ни предсказать, ни тем более спланировать невозможно. — В чем же видит Толстой заслугу Кутузова? — В том, «что он один понимал значение совершавшегося события». — Что было основным в действиях Кутузова после Бородина? — «...Он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений». — Почему же Кутузов не хотел сражений? — Все из-за того же оптимистического фатализма: он верил, что «подбитый под Бородином зверь» должен погибнуть. — Подтверждал ли ход событий эту уверенность Кутузова? — Да. Наполеон послал к Кутузову Лористона с предложением о мире. Это был «стон... раненого зверя». — Ждалось ли Кутузову удержать русскую армию от сражения? — Кутузову не удалось удержать армию от Тарутинского сражения, потому что, как считает Толстой, ни один человек не может предотвратить то, что должно совершиться из-за стечения множества обстоятельств. Невступление же стало необходимым по множеству причин, сумма которых и привела к Тарутинскому сражению. — Какую из них Толстой считает главной? — Главная причина наступления — «неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне». Следовательно, опять дух армии, дух народа оказал решающее воздействие на течение событий. Наступательный же порыв был подготовлен не приказами свыше, а множеством обстоятельств.

— Как описаны Толстым возникновение и ход Тарутинского сражения? — Оно возникло случайно. Казак Шаповалов убил зайца и подстрелил другого. Гоняясь за ним, казак наткнулся на лагерь французов, увидел, что он не защищен, и, смеясь, рассказал об этом товарищам. Эти сведения дошли до высшего командования. Толь составил диспозицию, по которой «die erste Kolonne (первая колонна) шла туда-то и туда-то, die zweite Kolonne (вторая колонна) туда-то и туда-то», — и началось сражение. Но сражение происходило совсем не так, как предусматривал план Толя. Множество мелких обстоятельств помешало этому.

Толстой, как всегда, когда он обращается к описанию важных исторических событий, фиксирует внимание читателя на мелочах быта. Он — непревзойденный мастер в воссоздании этих «мелочей». Если можно с чем-то соглашаться и с чем-то не соглашаться в том, как объяснял и изображал Толстой общий ход дела, то детали, отдельные картины не только ярки и наглядны, но и безусловно достоверны. Так, Толстой на одной страничке описывает бал у генерала Кикина. Несколько штрихов — и перед нами генерал Ермолов. Еще несколько мазков — жанровая картина: «Веселящиеся генералы». «Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами, и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака...» Другая картина — «Разгневанный Кутузов». — Что привело Кутузова в состояние неуемного гнева? — Полная путаница — ни одна часть не пришла туда, куда должна была прийти. Вот Кутузов встречает пехотинцев. Он видит их сидящими «за кашей и с дровами, в подштанниках». Кутузов набрасывается на офицера, «угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами». Все эти мелочи — и подштанники, и площадные слова, и даже мысли Кутузова («Напрасно так хлопотал молиться о нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал!») — казались Тургеневу «кукольной комедией». Тургенев писал, что «Толстой поражает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского, заставляя думать, что он все об этом знает, коли даже до этих мелочей дошел, а он и знает только что эти мелочи»¹⁰⁸. Тургенев не прав. Не потому Толстой описывал мелочи, что только их и знал, а потому, что только их считал достоверными. Все, что рассказывали историки и мемуаристы об общем ходе дела, Толстой знал, но в рассказы эти не верил. К тому же художник — не историк, он мыслит образами, а образ — это прежде всего детали, художественные подробности.

— Описывает ли последовательно Толстой ход Тарутинского сражения? — Нет, он только подчеркивает путаницу, которая возникла во время сражения, и говорит о бессмысленных жертвах. — Достигло ли это сражение той цели, которую ставил Толь? — Нет, эта цель достигнута не была и не могла быть достигнута. Но сражение это, по мнению Толстого, было целесообразным. «При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидал наполеоновское войско для начатия бегства». Так из случайности (охота казака Шаповалова) возникло сражение, давшее «самые большие результаты».

Но сама по себе эта случайность, при отсутствии множества других обстоятельств, не привела бы к таким результатам. Суть воззрения Толстого на ход истории выражена как раз в этой части романа. «Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое-нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из этих сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил». Отрицанием решающей и определяющей роли гениальных людей и утверждением главной роли масс в истории Толстой сближается с марксизмом. Но если марксизм объясняет, почему именно народные массы играют решающую роль в истории, Толстой или отказывается объяснить эту закономерность, или ссылается на волю провидения, орудием которой, по его мнению, являются как массы, так и так называемые великие люди, с той лишь разницей, что простые люди не говорят и не думают о своей великой миссии, но делают свое дело, а «великие личности» уверены, что судьбы человечества в их руках. Кутузов был бессилен предотвратить ненужное, по его мнению, сражение. Но сражение произошло — и дало важнейшие результаты.

— А Наполеон? К чему он стремился и чего достиг? — Он стремился победить русских в сражении и думал, что достиг этого при Бородине; он стремился захватить Москву с ее богатствами — и достиг этого. Но результат — его поражение, гибель его войск. — Считает ли Толстой, что Наполеон действовал в России хуже, глупее, чем раньше, в других странах? — Нет, «он точно так же как и прежде, как и после, в 13-м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии»; «Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде». — Почему же тогда он был великим, а теперь, в России, перестает быть великим и гениальным? — Толстой считает, что Наполеон никогда не был ни гением, ни великим, а таким сделали его те, кого он бил. «...Непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии». То, что произошло с Наполеоном в России, подобно тому, что произошло с голым королем из сказки Андерсена. Право сказать о Наполеоне «А король-то голый» дал Толстому, как он считает, русский народ: «...Нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтобы иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права». Не потому, в глазах Толстого, Наполеон не гений и не великий, что он потерпел в России поражение. Он и раньше гением не был, хотя бы потому, что военного гения вообще не может быть. Но победа России дала возможность русским без священного страха смотреть на Наполеона и определить его истинную цену.

— Почему Наполеону не удалось осуществить тот план, который он осуществлял во всех захваченных европейских столицах? — Потому что простые люди, ремесленники и крестьяне, торговцы, священники не откликнулись на его призывы наладить нормальную жизнь в Москве (крестьяне «ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их»). А происходило это, в частности, потому, что Наполеон, которого европейские историки называли гением, не смог предотвратить мародерства в своих войсках, и потому, что сам-то Наполеон не только не выполнял данных народу обещаний, но еще и выпускал фальшивые деньги. Французская армия превратилась в толпу мародеров. Движимая одним лишь стремлением — обогатиться за счет грабежа побежденных народов, — эта армия, дорвавшись до Москвы, перестала существовать. Да и сам Наполеон увозил из Москвы награбленное добро.

Мы видим, что не столько рука судьбы решила поражение французов и победу русских войск, сколько различие тех идеалов, во имя которых сражались французские и русские войска. Русские защищали свои дома, французы грабили чужие дома, а потому нравственный дух русских оказался сильнее духа французов. Стоило французам потерпеть первое поражение (под Тарутином), как они побежали.

Личность бессильна что-либо изменить. Толстой самыми разнообразными сравнениями стремится подчеркнуть эту мысль. Писателю кажется, что одной логикой не убедишь — нужна наглядность художественных сравнений. И он то сравнивает тех, кто верит в силу «великого человека», с дикарями, которым «фигура, вырезанная на носу корабля, представлялась силою, руководящею корабль»; то сравнивает Наполеона с ребенком, держащимся «за тесемочки, привязанные внутри кареты», и воображающим, «что он правит».

Тот человек, который вмешивается в ход событий и с помощью разума пытается изменить эти события, ничтожен. Величие и счастье человека в другом. В чем же? Отвечая на этот вопрос, Толстой обращается вновь к внутреннему состоянию Пьера, к той истине, которую нашел он. — Как изменился облик Пьера в плену? — «Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы...»; «Борода и усы обросли нижнюю часть лица, отросшие и спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою»; «Пьер смотрел... на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различное положение, пошевеливал грязными, толстыми, больными пальцами». Все это — выражение крайнего опрощения. Опрощение — следствие тяжелого внешнего положения пленного. Но опрощение внешнего облика вызывает изменение внутреннего содержания характера, что оказывает обратное воздействие на внешний облик. «Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась... подобранностью». Портрет у Толстого — психологический и социальный (лицо, глаза выражают внутреннее состояние героя; «маленькие ручки» князя Андрея — признак аристократизма). Причем социальное и психологическое в портрете тесно связаны. «Круглость» Каратаева — это и нечто крестьянское, как думает Пьер, и вместе с тем выражение психологической и мировоззренческой законченности Платона Каратаева. Опрощение Пьера, отрывая его от своего класса, меняет и его психику. «Распущенность», выражавшаяся прежде и во взгляде Пьера, — выражение ненадежности целей, к которым он стремился. Теперь же он нашел истину, а потому — «выражение глаз... твердое, спокойное».

— К чему всю жизнь стремился Пьер? — К спокойствию и довольству собой, «согласию с самим собою». — В чем искал он этого спокойствия? — «...Он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе...» — На каком пути он думал найти согласие с самим собой? — «...Он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки обманули его». Пьер, как и князь Андрей, действовавший в иных сферах, чем он, пришел к выводу о бессилии мысли, о безнадежности поисков счастья «путем мысли». — В чем же нашел теперь счастье Пьер? — «Удовлетворение потребностей — хорошая пища, чистота, свобода — ...казались Пьеру совершенным счастием...» Мысль, пытающаяся поднять человека над его непосредственными потребностями, лишь вносит путаницу и неуверенность в его душу. Человек не призван делать более того, что касается его лично. Пьеру «не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом». Человек должен определить границы своей свободы, говорит Толстой. И хочет показать, что свобода человека не вне его, а в нем самом. — Как отзывается Пьер на грубое требование часового не выходить из рядов пленных? — Он захохотал и проговорил вслух: «В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу». Почувствовав внутреннюю свободу, став безразличным к внешнему течению жизни, Пьер находится в необычайно радостном настроении, настроении человека, открывшего наконец истину. К этой истине был близок князь « Андрей на Аустерлице, — тогда уже он, приблизившись к истине, увидел бесконечное небо. «Бесконечные дали» открывались и перед Николаем Ростовым, но они остались ему чуждыми. А теперь Пьер, познавший истину, не только видит эту даль, но чувствует себя частицей мира. «Леса и поля, невидимые прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я!» — думал Пьер».

Так выразил Толстой ту мысль, которая, как он писал Погодину, была ему наиболее дорога в романе. Мы можем не соглашаться со взглядами Толстого на границы свободы и зависимости человека, но понять их мы должны.

Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет: «История встречи Пьера с Каратаевым есть история встречи с народом нашей оторванной от народно-национальной формы интеллигенции»¹⁰⁹. Но дело обстоит куда сложнее. Истерия этой встречи — образное выражение воззрений Толстого. В людях эпохи 1812 года он стремился найти то, что могло выразить его воззрения на правду человеческого бытия. Овсянико-Куликовский утверждал, что Платон Каратаев — «верный и яркий выразитель русской национальной психологии»¹¹⁰. Исследователь правильно понял Толстого: Толстой действительно хотел показать в Платоне Каратаеве тип «национальной психологии». Однако стал ли таковым Платон Каратаев у Толстого, или нет, — вопрос очень спорный, настолько же спорный, насколько спорен вопрос о том, что такое национальная психология и существует ли она вообще в применении к представителям разных классов, разных культурных складов внутри одной нации. Толстой передал в Каратаеве психологию какой-то части (и притом не передовой) крестьянства, переработал и объяснил ее в необходимом для идеи «Войны и мира» духе, — и получилась каратаевщина, то, к чему пришел Пьер и что верно было бы назвать оптимистическим квиетизмом.

Толстой уже тогда видел, что истина — в народе, и потому-то Пьер познал истину, сблизившись с крестьянином. Следует лишь подумать, в той ли части народа нужно было искать истину и та ли это истина? Итог, к которому пришли князь Андрей и Пьер (причем князь Андрей самостоятельно, а Пьер с помощью мудрого мужичка Каратаева), — выражение взглядов Толстого на границы свободы и зависимости человека, взглядов, о которых Толстой говорил, что они «не случайный парадокс, который на минуту меня занял», а «плод умственной работы моей жизни». Но что Пьер должен прийти к этому итогу с помощью мужичка Каратаева, Толстой решил лишь на последнем этапе работы (в первых вариантах образа Платона Каратаева не было), и несомненно под воздействием славянофилов (Погодина, Урусова и др.), с которыми он сблизился в ₁ этот период работы над романом. В Платоне Каратаеве Толстой изобразил личность, чье нравственное влияние на окружающих так сильно, что его чувствует не только Пьер, но даже французы. Интересна сцена разговора Платона с французом, которому он сшил рубашку. — Что тревожило француза? — Он беспокоился, не утаил ли Платон остатки полотна. — Взял ли французский солдат это полотно, когда Платон вернул его? — «Platoche, dites donc, Platoche, — вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. — Gardes pour vous. (Возьмите себе. — Г. Ф.) — сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел». Каратаев, как мы видим, обладает каким-то секретом нравственного влияния на людей. Француз «покраснел», потому что в нем под воздействием Каратаева проснулась совесть. И Каратаев доволен: «Сам голый, а вот отдал же». Ведь Каратаев любил всех людей, в том числе и французов. Пробуждение в французе общечеловеческих чувств кажется Каратаеву проявлением человеческого братства («Говорят, нехристи, а тоже душа есть»).

В одной из своих статей о русской литературе Достоевский писал, что русский человек «инстинктом угадывает общечеловеческую черту даже в самых резких исключительностях других народов; тотчас же соглашаясь, примиряет их в своей идее, находит им место в своем умозаключении... Он со всеми уживается и во все вживается. Он сочувствует всему человеческому, вне различия национальности, крови и почвы... У него инстинкт общечеловечности»¹¹¹. Вот это начало и видит Толстой в Каратаеве. Каратаев — единственный тип из народа, которому Толстой уделил не несколько строк, а несколько глав романа. И здесь столкнулись две главные мысли романа: мысль о братстве всех людей, о служении всех людей единому богу любви и патриотическая мысль, мысль о необходимости изгнания захватчиков, врагов с родной земли.

Если в плане нравственно-философском между образами Каратаева и Кутузова нет различий, то в отношении к Отечественной войне эти герои резко противоположны. — О чем мечтал Кутузов? — Он мечтал о «совершенном истреблении французов»; «Погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание». Насколько в Каратаеве выразилось абсолютное безразличие к судьбе России, настолько в Кутузове — абсолютное безразличие ко всему, кроме судьбы России. — Прочитаем сцену, в которой Толстой описывает, как Кутузов принял известие об оставлении французами Москвы (главка XVII)... Как назвать то чувство, которое выразилось у Кутузова в этой сцене? — Кутузов в «Войне и мире» — выразитель народного чувства. Русский народ чувствовал себя оскорбленным. Французы не в гости пришли в Россию — они грабили ее. Для русских людей французское нашествие было стихийным бедствием, чем-то вроде нападения хищных зверей. Народ стремится освободить Россию от хищников. Кутузов чувствует то же, что и народ. Как мы увидим дальше, толстовский Кутузов никакой особенной ненависти к французам как к людям не имел. Мстить французам он не хотел. — Какая у него была цель после того, как французы покинули Москву? — У него единственная цель — изгнать французов из России. Он стремился нанести зверю смертельный удар, после которого зверь — французское нашествие — уже не смог бы осуществлять свои хищнические намерения. Он добился этого при Бородине. И как только зверь перестал быть зверем и армия захватчиков превратилась в толпу несчастных людей, Кутузов счел свою миссию законченной (речь идет, конечно, не об историческом Кутузове, а об образе Кутузова в романе Толстого). Все это было выражением того чувства, которым был, охвачен весь русский народ, — того чувства, о котором Толстой говорит: «какое-то чувство», «что-то лежало в душе каждого русского человека», — и, наконец, раскрывает это что-то: «скрытая теплота патриотизма».

Часть третья

Роль народа в войне 1812 года — главная тема третьей части. И, как обычно, до описания идут у Толстого рассуждения, то, что мы назвали философским вступлением.

— В чем своеобразие войны, которую вел Наполеон в России? — Раньше во всех войнах победа одного войска над другим автоматически влекла за собой порабощение народом войска победителя народа войска побежденного.

В России же «французами одержана победа под Москвой, Москва взята и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать 600-тысячная армия, потом наполеоновская Франция». — Что доказывает, по мнению Толстого, этот факт? — Он доказывает, «что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже не в армиях и сражениях, а в чем-то другом» (опять это «что-то»). — Что же это такое? Почему, несмотря на выигранное сражение, перестала существовать армия-победительница? — «Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его».

Враждебность населения армии завоевателей, нежелание подчиниться ей решают, по мысли Толстого, участь войны.

Народ — главная сила, определившая судьбу войны. Но народ не понимает и не признает игры в войну. Война ставит перед народом вопрос о жизни и смерти. — С кем сравнивает Толстой русских и французов? — С двумя фехтовальщиками, один из которых требует фехтования по правилам, т. е. требует игры (это — французы), а другой никаких правил не признает (это — русские), потому что понял, что «дело это не шутка, а касается его жизни», и потому «бросил шпагу» и, «взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею». — Как относится Толстой к такому способу ведения войны? — «И благо тому народу,.. который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

Толстой — историк, мыслитель — приветствует на родную войну. Появляются слова, необычные для толстовской стилистики: «величественная сила», «благо тому народу». Толстой — будущий непротивленец, не раз отдававший дань формировавшемуся в нем мировоззрению и на странницах «Войны и мира», заканчивая. роман, воспевает «дубину народной войны», считает партизанскую войну выражением справедливой народной ненависти к врагу.

— Какова была, по мнению Толстого, историческая роль партизан? Как изображает Толстой партизан? — «Партизаны уничтожали великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались из иссохшего дерева — французского войска, и иногда трясли это дерево». Толстой рассказывает о дерзости русских партизан, особенно мужиков, «лазивших между французами» и считавших, «что теперь уже все было возможно».

Так Толстой — историк и мыслитель — говорит о партизанской войне.

Затем Толстой берет кисть художника. Опять перевертывается бинокль: после общего обзора, данного историком, — художественная картина с решающей ролью детали.

— Какую погоду рисует Толстой; приступая к описанию действий отряда Денисова? — «Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь»; «И одежда, и седла, и поводья — все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля и опавшие листья, которыми была уложена дорога». Это — и живое описание, и фон, создающий настроение действующих лиц и через них — читателя. — В каком настроении был Денисов? — «Денисов был не в духе...»; «При первом взгляде на... Денисова видно было, что Денисову и мокро, и неловко...»

— Кто приезжает к Денисову с письмом? — Петя Ростов. — О чем он рассказывает Денисову? — «...О том, как он проехал мимо французов и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой и что там отличился один гусар». В косвенной авторской речи передана манера речи Пети, с этими набегающими друг на друга придаточными предложениями и восторженной интонацией: Пете хочется рассказать побольше, и он хочет, чтобы слушатель заразился его настроением. Он уже кем-то увлекся («отличился один гусар»), как свойственно увлекаться Ростовым. — Какой вид имел Петя? — Петя был «растрепанный, насквозь промокший и с сбившимися выше колен панталонами». Разговаривая с Денисовым, он поправляет под шинелью панталоны так, чтобы никто не заметил, «стараясь иметь вид как можно воинственнее». Петю роднит с Денисовым невоинственный вид (Денисову в эту дождливую погоду было «и .мокро, и неловко», но то что есаулу, которому было «так же удобно и покойно, как и всегда»). Обоим им чужда война, несмотря на то что Васька Денисов — старый кадровый, как мы теперь говорим, офицер, а Петя Ростов — новобранец. Петя в войне видит что-то увлекательное, как во всем, что меняет течение обыденной жизни (этим он близок к Наташе); по сути же своей, которую он хочет сделать незаметной и для окружающих, и для себя, он «невоинственный» человек. Он подавляет в себе лучшее, ростовское — неприязнь к убийству, к насилиям. Он не чувствует вражды к французскому пленному мальчику. — Как реагирует Петя на рассказ Тихона Щербатого об убийстве француза? — Сначала он смеется со всеми, но потом «Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека», и «ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что-то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась одно мгновение. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться...» Эти ощущения напоминают ощущение Николая Ростова в островненском деле, когда он взял в плен француза с «домашним лицом». Николай Ростов тоже не понимал, зачем ему убивать этого человека, чем он перед ним виноват. И оба они, и Петя и Николай, подавляют в себе эти добрые, человеческие чувства.

— Кто в отряде был самый полезный и храбрый человек? — Крестьянин Тихон Щербатый. — Знакомо ли ему чувство жалости к французам? — Нет, когда он рассказывает о том, как убил француза, «вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку». Многие критики видят в Тихоне Щербатом олицетворение мысли Толстого о дубине народной войны, которая тоже «с глупой простотой» гвоздила французов. Глупый у Толстого не всегда антоним к слову умный, — нам уже приходилось об этом говорить. Глупый — не мудрящий, не рассуждающий, а действующий. Таким и является перед нами Тихон. — Как он попал к партизанам? — Он еще до того, как вступил в отряд Денисова, убивал французов. — Чувствует ли он ненависть к французам, понимает ли патриотический характер своих действий? — «Мы французам худого не делаем.... Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров¹¹² точно десятка два побили, а то мы худого не делали...» Он убивает лишь мародеров, видя в них что-то общее с мироедами¹¹³. Сознательного патриотизма у него нет. Но, как утверждает Толстой в своих философских отступлениях, бессознательные поступки и приносили наибольшую пользу. «Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии», — пишет Толстой. Так что, действительно, в Тихоне Щербатом — олицетворение мысли о «глупой простоте» дубины народной войны. Но интересно и другое...

— Как относятся партизаны к Тихону Щербатому, как относится к нему автор? И, далее, к кому Толстой-художник питает большую симпатию — к Платону Каратаеву или к Тихону Щербатому? Чтобы ответить на этот большой вопрос, нужно сначала ответить на ряд других вопросов.

— С кем Толстой сравнивает Тихона? — С волком. Оружие Тихона «составляли мушкетон... пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выдирая им и блох из шерсти и перекусывая толстые кости». — Как называют Тихона партизаны? — «...Меринина здоровенный». — Что поручалось Тихону? — Ему поручалось «сделать что-нибудь особенно трудное и гадкое — выворотить плечом из грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день 50 верст...» Итак, все, что не под силу человеку или что человеку гадко, противно, поручается Тихону, «волку», «мерину». — О Платоне Каратаеве, по его человеческой судьбе мы знаем многое. Знаем ли мы что-нибудь о прошлом Тихона, об его отношении к людям? — Ничего. Мы узнаем лишь о том, какие дела ему поручали и как он их выполнял. Единственная его индивидуальная, человеческая черта — умение передразнивать людей, потешно изображать сцены своей борьбы с французами. Это кривляний Тихона вызывает смех, он «был шут всех казаков». Толстой-художник не проявляет подлинного интереса ни к человеческой судьбе Тихона, ни к его характеру.

— Как изображает Толстой внешность Тихона Щербатого? — Лицо его «изрыто оспой и морщинами»; у него «маленькие узкие глаза», «недостаток зуба» во рту. Ни слова не говорит Толстой о впечатлении, которое производил облик Тихона на окружающих (о Каратаеве сказано, что во всем его облике было что-то «приятное, успокоительное»). — Чем отличается речь Тихона от речи Каратаева? — Во-первых, полным отсутствием пословиц, поговорок, выражающих народную мудрость. Во-вторых, узостью тематики. Платон говорит о семье и о крестьянском быте. Й Он размышляет о Москве, о господах и народе, о суде («Где суд, там и неправда»). Тихон говорит только об охоте на французов. В-третьих, вообще речь Тихона значительно беднее речи Платона Каратаева. Платон может о многом подробно и довольно ярко рассказать. Тихон же даже о небольшом эпизоде борьбы с французом без изображения того, как что произошло, обойтись не может. — Как обращается к Тихону Денисов? — Денисов или допрашивает его («Где пропадал?»; «Зачем же ты этого не привел?»; «Зачем же ты днем полез?»), или ругает и угрожает ему («Скотина»; «Эка бестия!»; «Ты дурака-то не представляй»; «Вот я те всыплю сотню горячих, ты и будешь дурака-то корчить»). Вряд ли полностью прав Н. Н. Арденс, когда утверждает, что Толстой хотел этой манерой обращения Денисова показать «ту дистанцию, которая отделяет партизана-барина от партизана-мужика»¹¹⁴. В какой-то степени это верно, но вспомним, что ничего подобного в обращении Пьера к Каратаеву нет, хотя социальная дистанция между ними не меньшая, чем между Денисовым и Тихоном. Речь идет о различном отношении Пьера и Денисова, а с ними и через них Толстого — к Платону и Тихону. Ссылаться же на то, что Пьер вообще вежливее с простыми людьми, нельзя. Вспомним его обращение к кучеру: «Дурак», «Скотина! Скорей ступай, болван». А Денисов даже и к дворянину обращался так же, как к Тихону, если был возмущен (его обращение к Телянину — «А! Распротакой сякой!»). Представим себе на минутку, что Денисов встретился с Платоном Каратаевым. Смог бы он с ним обращаться так же, как с Тихоном? Конечно, реальные Денисовы могли с любым мужиком говорить одинаково хамски, независимо от духовных качеств этого мужика. Но мы говорим о художественных образах Тихона Щербатого и Платона Каратаева, созданных Толстым.

Толстой-художник не показал величия Щербатого, хотя Толстой-философ говорил не только о «глупой простоте», но и о «грозной и величественной силе» «дубины народной войны». Возникающий в Толстом пацифизм и особое, толстовское понимание своеобразия характера русского мужика оказали решающее воздействие на создание характеров. Как проповедник пассивности Платон Каратаев должен бы быть чуждым певцу патриотического подвига русского народа историку Толстому, так и активный деятель Тихон Щербатый должен бы быть ему близким. Но художник Толстой с большим любовным интересом рисует непротивленца-крестьянина Платона Каратаева, чем героя-партизана Тихона Щербатого, признавая тем не менее полезность и даже необходимость таких Тихонов в Отечественной войне.

Можно соглашаться или не соглашаться с художническим видением Толстого, но определить его точно, без натяжек, не выдавая желаемого за действительное, необходимо. Тихон Щербатый как личность настолько малоинтересен Толстому-художнику, что, появляясь в двух главах (Платон Каратаев — в семи), он бесследно исчезает из романа (о Платоне еще долго думает Пьер, и даже в эпилоге, т. е. через семь лет после войны, будет вспоминать о нем).

Можно соглашаться или не соглашаться с художническим видением Толстого, но определить его точно, без натяжек, не выдавая желаемого за действительное, необходимо. Тихон Щербатый как личность настолько малоинтересен Толстому-художнику, что, появляясь в двух главах (Платон Каратаев — в семи), он бесследно исчезает из романа (о Платоне еще долго думает Пьер, и даже в эпилоге, т. е. через семь лет после войны, будет вспоминать о нем).

Большую часть страниц о партизанах Толстой уделяет не Тихону Щербатому, а Пете Ростову.

— В каком состоянии находился в эти дни Петя Ростов? — Он «находился в постоянно счастливо-возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого-нибудь случая настоящего геройства». — Почему он остается у Денисова? — Потому что «ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту». В Пете, как и в Николае, нет стремления найти дело полегче. — Куда просит Петя послать его? — «...Вы меня пустите в самую... в главную...» И это у него не от желания отличиться, выделиться («Мне не нужно наград...»), а от постоянного стремления быть в самом важном, интересном месте. Толстой любуется его непосредственностью, искренностью. — Как относится Петя к людям? — Он был «в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям...» К этому состоянию пришел князь Андрей после долгих жизненных исканий и заблуждений. Пете же это чувство «любви ко всем людям» дано от природы. Он не только людей любит, он любит и мир вещей. — Как эта любовь Пети ко всем и всему, что его окружает, отражается на его языке? — «У меня изюм чудесный», у маркитанта «такие прекрасные вещи», кофейник «я... купил чудесный», сам маркитант «честный очень». — Распространяется ли его чувство любви ко всем на французов? — Да, он жалеет пленного мальчика-барабанщика, причем это чувство в нем сильнее даже желания казаться взрослым. Он хочет спросить о мальчике. «Спросить бы можно, — думал он, — да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел... Ну, да все равно», — и он просит разрешения покормить пленного. — Кому это чувство к пленному понятно и кто смеется над ним? — «Да, жалкий мальчишка, — сказал Денисов, видимо не найдя ничего стыдного в этом напоминании. — ...Позвать его». И солдаты тоже любовно относятся к мальчику. Казаки называют его «Весенним», а мужики и солдаты — «Висеней». «В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике». Долохов же называет этого мальчика «молодчиком» и смеется над жалостью к нему. «Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично.., а тебе-то уж это оставить пора», — говорит он Денисову, выражая убеждение, что пленных брать не нужно. — Кто и когда еще в романе высказывает мнение, что на войне не надо брать в плен? — Князь Андрей перед Бородином тоже утверждал, что пленных брать не надо: война — не игрушка. И сам Толстой в философских отступлениях высмеивает ведение войны по правилам, а ведь одним из таких правил является гуманное отношение к пленным. — Но на чьей стороне Толстой в споре Денисова и Долохова о пленных? — Конечно, на стороне Денисова, заявившего: «И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека». Всех пленных он отправляет под конвоем в город. Долохов же не только убивает пленных, — он находит «особенное удовольствие говорить об этом предмете». Денисову на войне «неловко»; Петя Ростов тоже чувствует себя «неловко», когда слушает Тихона, только что убившего человека. Долохов же с удовольствием говорит об убийствах, и у Тихона рожа расплывается в сияющую улыбку, когда он рассказывает, как убил француза. Быть человеком и на войне дано не всякому...

Долохов и в мирное время отличался жестокостью. Изменилась лишь сфера приложения его холодной храбрости. Раньше он пил ром, свесившись с окна; участвовал в рискованных проделках Анатоля, за которые полагалась бы Сибирь; убил, как говорили, в Персии брата шаха... Теперь же великая война открыла ему великие возможности испытывать свою храбрость и убивать людей. Он, как мы помним, вытолкнут из ростовского мира. Он не изменился. И теперь Пете Ростову ближе Денисов, чем Долохов; ближе Денисов и народу (солдаты любят «Висеню» и с удовольствием рассказывают, как кормят его). — Чем же все-таки нравится Долохов Пете? — Тем же, чем когда-то его тезке — Пьеру: хладнокровием, храбростью. Как Пьер вслед за Долоховым хотел влезть на окно и пить ром, свесив ноги наружу, так и Петя хочет подражать Долохову и потому едет вместе с ним в разведку. Но участие Пети в войне, во всякого рода рискованных предприятиях — это нечто противное его существу. Петя — носитель жизни и любви, а не смерти и ненависти. И в войне-то он видит только то, как проявляются «чудесные» качества людей. Толстой ни разу не показывает страха Пети. Петя — сама жизнь и любовь — даже как будто не знает о возможности смерти на войне. Зато об этом знает Денисов. — Как отвечает Денисов на просьбу Пети отпустить его в разведку с Долоховым? — «...Уж его я ни за что не пущу». Денисов, вероятно, не одного человека отправлял на смерть, а вот Петю не может. — Как встречает Денисов Петю, возвратившегося из разведки? — «Слава богу! — крикнул он. — Ну, слава богу! — повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. — И черт тебя возьми, из-за тебя не спал!» Денисов интуитивно чувствует, что мир Пети — это, больше чем чей-либо, мир жизни и любви.

— Что видит во сне Петя? Каков смысл этого сна? — Только во сне Петя становится совсем самим собой. Когда он спит, он уже не играет в войну. Он сквозь сон видит преображенный мир. Только детям, хочет сказать Толстой, мир видится не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть. В этом мире раскрываются все лучшие, таинственнейшие, прекраснейшие свойства, таящиеся в людях и предметах. «Большое черное пятно, может быть, точно было караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли... Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, это — самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает». Пете слышится музыка. В этой музыке — тот же клич к единению людей, который услышал Петин брат Николай («Да здравствует весь мир!»). Все инструменты поют что-то свое, как у всех людей есть свое сердце, своя музыкальная тема. Но отдельные звуки сливаются в один, общий: «...Каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались, то в торжественное церковное, то в ярко блестящее и победное». Возглас немца «Да здравствует весь мир!», реплика французского солдата: «Мы все люди, надо по-человечески», предсмертные мысли князя Андрея; о любви к людям и, наконец, Петина музыка — это вехи на пути развития главной идеи романа — идеи единения людей и любви их друг к другу. И теперь, как всегда в романе, тема единения, счастья и любви вызывает тему неба. Петя «поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды... Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его». Петя чувствует, что небо и земля сливаются. Так должно быть... Небо Аустерлица казалось князю Андрею величественным, но чужим ему, и он завидовал облакам, плывущим по этому небу. Но уже Пьер, открывший истину жизни, чувствует небо своим: «И все это — мое, и все это во мне, и все это я!» В Пете же, как и в Наташе, небо живет. Они хотят достать его рукой. Наташа хочет полететь в небо, и Пете кажется сквозь сон, что он «сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц — все лететь и никогда не долетишь».

— Что говорит Пете Лихачев, который его будит? — «Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете», Лихачев дает Пете саблю, которую натачивал по его просьбе. Реальная жизнь со всей своей жестокостью вторгается в Петины сны. В этом «надвое распластаете» — вся жестокость и раздробленность мира, столь чуждого Петиной музыке¹¹⁵.

— Расскажите о гибели Пети Ростова, — Петя погибает, так и не успев совершить героического поступка, о котором он мечтал. Вот он скачет к месту боя и... не успевает. «Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети». Гибнет он бессмысленно. Долохов приказывает подождать пехоту. «Подождать?.. Ура-а! — закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым». Опять перед нами «безумство храбрых» с ударением на первом слове. С Петей погиб его мир любви и счастья. Денисов видит «запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети». Сцена гибели Пети — новое проклятие войне, ее бессмысленной жестокости.

— Как Долохов и Денисов воспринимают смерть Пети? — Долохов два раза сказал: «Готов!», «как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие». А Денисов вспомнил слова Пети: «Я привык что-нибудь сладкое», — и «казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него». Вся атмосфера гибели Пети — трагическая…

— Кто был в числе освобожденных Денисовым и Долоховым пленных? — Пьер Безухов. — Что узнал, что понял Пьер «всем существом своим, жизнью», находясь в плену? — Он узнал, «что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка... он узнал, что на свете нет ничего страшного... Он узнал, что... тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и согревая другую...» Вот из этой-то философии выросло толстовство. Счастье человека — в нем самом. Внешние условия его жизни — ничто. Надо «по душе» жить. В статье «К рабочему народу» (1393) Толстой скажет: «...нет ничего вреднее для людей той мысли, что причины бедственности их положения не в них самих, а во внешних условиях»¹¹⁶. Надо изменить человека, и тогда сами собой изменятся внешние условия его жизни. Теория, враждебная революции. Если каждый будет думать только о своей душе, он станет безразличным к страданиям других людей. В «Палате № 6» у Чехова один из героев — доктор Рагин, проникшись подобной философией, не обращал внимания на безобразия, которые творились у него в больнице. Но он оказался менее стойким, чем Пьер. Стоило ему самому попасть в эту больницу и почувствовать на себе все, что чувствовали всегда больные, как он отказался от этой теории. Чехов ненавидел толстовство...

Толстой верил в то, что нравственное усовершенствование человека — единственный путь к справедливости и правде. Чтобы стать на этот путь, каждый должен, по мнению Толстого, считать себя виноватым. — Какую повестушку рассказал Платон Каратаев Пьеру? В чем ее смысл? — Купец, сосланный на каторгу, невиновен. Не он убил своего товарища, под подушкой которого нашли окровавленный нож. Но, невинно наказанный, он не считал себя обиженным. Он говорил товарищам по каторге: «Я за свои грехи страдаю». Смысл такой: если меня сослали и не за то, в чем меня обвиняют, то все же, наверное, за дело: есть же и у меня грехи. Эта покорность судьбе так подействовала на настоящего преступника, случайно оказавшегося среди товарищей этого купца, что тот «объявился по начальству», во всем признался. Если каждый человек будет себя считать виноватым, никто не захочет, чтобы из-за него люди страдали. Толстой нащупывает дорогу к толстовству. Платон Каратаев — первый «толстовец» в галерее толстовских героев. Уже в это время, до перелома, Толстой верил в силу нравственного влияния таких людей, как Каратаев.

— Пьер понял сущность жизни после сближения с Каратаевым. В чем же он увидел эту сущность жизни? — В том, чтобы жить не задумываясь, просто существовать, удовлетворяя свои потребности. Человек — частица жизни, а «жизнь есть бог». Каждый человек должен любить других. Чем больше он любит, тем больше отражает в себе . бога. К этому же пришел и князь Андрей. И оба они почувствовали, что любить всех — это значит не любить никого. — Как подействовала на Пьера смерть Каратаева? — Он отнесся к ней равнодушно, он был занят своими ощущениями и воспоминаниями. Князь Андрей не смог жить с таким мироотношением. Он умер. Пьер жив. А потому в его поведении — неизбежные противоречия с каратаевской философией. — Как вел себя Пьер, когда партизаны освободили его? — Он «рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и плача целовал его». Если свобода человека в нем самом, если безразлично его внешнее положение, не все ли равно — плен или свобода? Пьеру же оказывается не все равно, раз он плачет слезами радости. Философия столкнулась с живой жизнью и потерпела первый крах.

Да и сам автор далек от каратаевской уравновешенности. После описания освобождения Пьера Толстой завершает рассказ об Отечественной войне.

Французы ушли из России. Толстой подводит итог. Он выносит приговор Наполеону. — Как он оценивает бегство Наполеона от своей армии? — Толстой говорит, что этот поступок называется «последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок». Это — язык и манера мышления не Каратаева, а обличителя, борца со злом. Обо всех этих маршалах и герцогах, сытых, довольных, Толстой говорит, что они, те, кто завели в Россию и бросили там французских солдат, — «жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла». Толстой спорит с историками, которые в каждом поступке Наполеона видят величие. Он утверждает: «И нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Это — слова нашего современника. Мы тоже поняли теперь, что не был великим человек, не знавший «простоты, добра и правды».

Толстой шел не только к тому, что определило реакционные стороны его учения, но и к тому, что составило величие этого учения. Он начинает смотреть на события с точки зрения интересов не одиночек, а масс. Именно с этой точки зрения он осуждает в «Войне и мире» императоров, королей, царей, герцогов, маршалов, генералов...

С этой же точки зрения Толстой рассуждает и о планах окружения и уничтожения Наполеона. — Каково его отношение к этим планам? — Он говорит о них с гневом. «...Войска без сапог и шуб, с неполным провиантом,.. по месяцам ночуют в снегу при 15 градусах мороза», а те, кто наверху, требуют от этих людей окружать и уничтожать французов, которые убегают из России. Толстой повторяет, что «цель народа была одна: очистить землю от нашествия». Толстой — на стороне народа, против тех, кто им командовал. «Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно». Заканчивая повествование о войне 1812 года, Толстой окончательно определил свою ненависть к одним русским людям и любовь — к другим. У него нет любви ко всем, которую узнал перед смертью князь Андрей, которой проникся под влиянием Каратаева Пьер и которую сам Толстой хочет внушить читателям.

Часть четвертая

«Война и мир» — роман о жизни и смерти. О смысле и цели жизни, о бессмысленности и величии смерти. Пьер Безухов понял смысл жизни. И ему открылось небо, открылись «бесконечные дали». Князь Андрей понял смерть. «Смерть — пробуждение от жизни», — думает он в последние минуты своего земного существования, — ибо в жизни невозможна та великая любовь ко всем, которая открылась ему. Нужно было много перестрадать, чтобы прийти к таким итогам.

Толстой стремится проникнуть в душу того, кто умирает, и тех, кому умерший был самым близким существом. Раскрытие сложных процессов душевной жизни человека — одна из особенностей толстовского реализма. Но психологизм не самоцель для Толстого. Это — еще одно средство выражения тех идей, во имя которых создавался роман.

— Почему княжну Марью и Наташу раздражали звуки внешней жизни после смерти князя Андрея? — Потому что «все болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую, тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновенье открылись перед ними». У постели умирающего князя Андрея они почувствовали, но лишь на мгновение, близость к великой правде. Они боятся расплескать это чувство близости к «бесконечным далям», они боятся, что перестанет звучать в их душах «строгий хор». Это те же «дали», которые (тоже на мгновение) открылись Николаю Ростову в первом его бою, это те же дали, которые увидел Пьер, познавший истину, и это тот же хор, что звучал в воображении Пети. Это — особое состояние души, когда человек как бы отрывается от земли и видит больше, чем в повседневной, обыденной жизни. И даже когда это состояние приходит в моменты печали, с ним не хочется расставаться. Не хотят с ним расставаться и княжна Марья и Наташа. В эти моменты Наташа думает только о нем, об Андрее. «Где он и кто¹¹⁷ он теперь?» Ей казалось, что он там, где открываются «бесконечные дали», но она не понимала этих далей. «И вот-вот, ей казалось, она проникает тайну...» В сущности, она пережила то же, что князь Андрей после Аустерлица: «Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия непонятного, но важнейшего». — Как относилась Наташа к своим семейным? — «Все свои: отец, мать, Соня, были так ей близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но даже враждебно смотрела на них». Толстой прослеживает это чувство отчуждения Наташи от обыденного мира и вместе с тем, зная свою Наташу, понимает, что не сможет она надолго уйти от жизни, ибо жизнь живет в ней самой. Та неземная правда (Андрей думал об этой правде: «это не человеческая, а божеская любовь»), которая открылась Андрею, лишь на мгновение может захватить земную Наташу. И как бы глубоко ни была Наташа захвачена этим мгновением (ибо у Наташи все глубоко, все до предела: и радость, и печаль, и любовь, и ненависть), требование жизни окажутся в ней сильнее.

— Что вывело Наташу из состояния отключенности от жизни? — Смерть Пети, горе матери.

В мировой литературе мало найдется таких описаний горя матери, потерявшей сына, как в «Войне и мире». — Прочитаем главу II. Нам важно проследить, как Толстой показывает не только горе матери, но и силу жизненности, таившейся в Наташе. — Почему матери стало легче? — «Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню». Разумными доводами нельзя утешить мать, у которой отняли и убили сына. Только нечто интуитивное, таящееся в таких избранных натурах, как Наташа, с силой их любви, с их способностью понять близкого человека, может смягчить бесконечные страдания. Наташа напрягала «все силы своей любви на то, чтобы как-нибудь снять с нее (матери. — Г. Ф.) на себя излишек давившего ее горя». Эта напряженность любви вернула и Наташу к жизни. «Проснулась любовь, и проснулась жизнь», — пишет Толстой. Это уже не та любовь, какую узнал князь Андрей, — это любовь земная, человеческая, а не божеская.

— Когда-то княжна Марья и Наташа не понравились друг другу. Какие у них теперь отношения? — Между ними установилась «страстная и нежная дружба». Это — примирение двух мироотношений. «...Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся... от поэзии христианского самоотвержения, теперь... поняла непонятную ей прежде сторону жизни». И «для княжны Марьи... тоже открылась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни». Мир многообразен, многообразно и отношение к нему. Создавая образы княжны Марьи и Наташи, Толстой утверждает прелесть и право на существование христианского самоотвержения и языческой любви к жизни, показывает различные формы перехода одного из этих качеств в другое (самоотверженная любовь язычницы и эгоистки Наташи¹¹⁸ к матери, раньше — ее забота о раненых, уход за князем Андреем; а у христианки княжны Марьи — мечты о личном счастье, любовь к Николаю Ростову). Но чувствуется тайная мечта Толстого о гармонии, о том, чтобы люди, любя себя, любили других. И Наташа ближе всего к этому идеалу. Она умеет наслаждаться жизнью — она умеет понять и облегчить страдания других.

— Как пишет Толстой о пробуждении жизни в Наташе? — «...Под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застилавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно». «Война и мир» — роман о неизменном торжестве жизни над смертью, о непокорной силе жизненности, заложенной в человеке.

Четвертая часть — последняя в романе. Толстой считает необходимым сделать выводы, суммировать все сказанное. И очень важным кажется ему повторить и подытожить все, что говорилось о Кутузове. — В чем же, по мнению Толстого, величие Кутузова? — Он постиг волю провидения и подчинил ей свою волю; всю свою деятельность он направил к одной цели; цель эта совпадала с целью всего народа, и он достиг этой цели; он «ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком»; ему не было никакого дела до окружавшей его бестолковой великосветской толпы. — Как мог Кутузов угадать народное значение войны? — «Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его». Нужна большая исследовательская работа, чтобы выяснить, был ли таким исторический Кутузов. Но взгляд Толстого на великую личность, на ее роль выясняется окончательно. Великий человек велик тем, что он чувствует то же, что чувствует народ, и ставит перед собой те же цели, которые ставит перед собой народ. Цели же и судьбы народные определяются провидением. Человек велик, если он умеет понять волю провидения и подчинить ему свою волю. Не ясно лишь одно: если развитие событий предопределено волей провидения, зачем Кутузову нужно было «напрягать все свои силы», чтобы достичь цели, поставленной народом? Толстой знал и показал в романе, что Кутузов был по-своему деятелен. Но Толстой не верил в целесообразность исторической деятельности. Оба эти взгляда отразились на образе Кутузова. И образ получился несколько мозаичным.

— Мы говорили об отношении Толстого к войне. Это — противное человеческой природе состояние. Что же должен делать и что делал, по мнению Толстого, народный избранник Кутузов? — Он «направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их». Перед нами явный исторический парадокс: главнокомандующий армии целой страны ставит перед собой задачу не убивать людей, а спасать их. Толстой не, оговаривает — русских людей, он говорит — вообще людей. — Но ведь если цель народа состояла в изгнании неприятеля, как же достигнуть ее, не прибегая к насилию? — Толстой разъясняет: «Все делалось само собой». Французы сами ушли из России, армия же русская «шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов». Значит, если бы французы сами не ушли, Кутузов должен был бы приказать применить силу, т. е. убивать. В этом нераспутанном клубке противоречий отразился тот этап в развитии мировоззрения Толстого, когда он прославлял патриотическую войну с неизбежными во время войны убийствами, но уже чувствовал отвращение к любой войне, к любому убийству.

Блестяще нарисована сцена обращения Кутузова к солдатам и офицерам, преследующим французскую армию. — Кого встречает Кутузов перед этим на дороге? Французских пленных. — Как они выглядели? — «БОльшая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза». — Как вид этих людей подействовал на Кутузова? — «...Сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой»; «Вам трудно, да все же вы дома; а они — видите, до чего они дошли, сказал он, указывая на пленных. — Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы их не жалели, а теперь и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?» Здесь — сгусток толстовского отношения к войне 1812 года: беспощадность к врагу, пока он силен, гуманное отношение к поверженному врагу, который из врага превращается просто в несчастного человека. — Был ли Толстой верен этой концепции на протяжении всех страниц романа, где описывается Отечественная война? — Читая роман, мы убедились, что на этот вопрос надо дать отрицательный ответ. Многие сцены романа, переживания некоторых героев (Николая Ростова в островненском сражении, Пьера на Бородине и т. п.) не подводят к концепции, которая выразилась в словах Кутузова. В Толстом-художнике не выработалось целостного, законченного решения одного из сложнейших вопросов, мучивших человечество: как совместить гуманизм со справедливой войной, хотя Толстой и был на пути к решению этого вопроса, о чем, в частности, свидетельствует эта речь Кутузова. Но величие художника не всегда в том, что он отвечает на вопросы, поставленные в его произведении; величие художника — в острой, честной, бескомпромиссной постановке этих вопросов. Ленин писал: «...Л. Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе»¹¹⁹. Умение Толстого правильно поставить вопросы отмечал и Чехов (в письме к Суворину): «Требуя от художника сознательного отношения к работе, вы правы, но вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены правильно»¹²⁰.

Самому Кутузову, как рисует его Толстой, война была тяжела. Ни в одной сцене Толстой не показал, что Кутузов не жалел врагов, ненавидел их. А вот призыв пожалеть бывших врагов (причем в то время, когда война еще не закончена, города и села лежат в пепелищах) Толстой считает очень важным для Кутузова: «...заговорил простой, старый человек, очевидно что-то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам». Закончив речь, «он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от... солдат». В этом галопе — отражение душевной разрядки Кутузова. Призывать к жалости для него естественнее, чем призывать к убийству. — Как восприняли солдаты речь Кутузова? — «...Сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты... это самое чувство лежало в душе каждого солдата...» Жалостливость к врагу Толстой считал отличительной чертой русского народа. Как мы видели, жестокость Тихона Щербатого не вызывала у него симпатии, а любовь Платона Каратаева ко всем людям подается Толстым подчеркнуто как свойство народное.

— Как приняли русские солдаты замерзших Рамбаля и Мореля? — Рамбаль стонет от голода, от слабости. Один из солдат издевается над ним. «Что? Не будешь?» — насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю. — «Э, дурак, что врешь нескладно! То-то мужик, право мужик, — послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу». Как видим, лишь один солдат решил поиздеваться над поверженным врагом. Остальные не только не поддержали его, но помогли измученному человеку, в котором они уже, как и Кутузов, не видели врага. — Что говорит старый солдат о французах? — «Тоже люди...» Толстой все время показывает, описывая отступление французов от Москвы к Березине, что положение русских солдат было не лучшим, чем положение французов: они так же мерзли, голодали, утомлялись от переходов, отставали, умирали. «...Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно». — Отразилось ли это на отношении русских солдат к пленным французам? — В душе русских солдат, как и в душе Кутузова, нет чувства ненависти, стремления к мести тем, кто был. виновником их страданий. Воспевая красоту гуманизма русских солдат, Толстой обрамляет сцену дружелюбного обращения русских солдат с Рамбалем и Морелем описанием звездного неба. «Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собою».

Кутузов и солдаты едины в своем отношении к врагам, к людям. — А как относились к Кутузову в верхах, при дворе? — «...Недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее». Два начала — народное и ненародное — определили свою враждебность друг к другу через отношение к Кутузову. Царю нужно сдерживать себя, чтобы не выразить неприязни к Кутузову. Вот встреча царя с Кутузовым. «Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала». Толстому абсолютно ясно, что Кутузов выполнил великое дело, возложенное на него народом. Ему так же ясно, что никто, кроме Кутузова, не смог бы выполнить этой миссии. И тот, кто смеется над Кутузовым, презирает его, — тот, по мысли Толстого, смеется над народом, презирает народ. — Что сказал Александр, когда Кутузов с почестями встретил его у себя во дворце в Вильне? — «...Государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».

Читая первый том и некоторые эпизоды в третьем томе, мы пришли к выводу об отрицательном отношении Толстого к Александру. Но чтобы прийти к этому выводу, нам нужно было разобраться в целой системе образных средств. Теперь же все на поверхности. Толстой говорил: «Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии». Лакеями Толстой называет тех, кто не видел величия Кутузова. Этого величия не видел и Александр I. Царь — лакей.

— Когда умер Кутузов? — Кутузов умер, когда кончилась Отечественная война. «Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую ступень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего». — Но ведь война продолжалась. Какой она приняла характер? — «Война 1812 года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое — европейское». — Кто же должен был возглавить движение русской армии на запад? — «Александр I, для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов, был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России». Но сказать, что русскому человеку делать было нечего, когда война получила европейское значение, и вместе с тем заявить, что Александр I был необходим для движения народов с востока на запад, значило отказать Александру I в имени русского человека. Поставлены все точки над i.

Не решена еще одна проблема. Мы не раз говорили о «необъятных, бесконечных далях», о небе, которое открывалось героям. Герои романа чувствовали что-то важное, что-то великое, когда перед ними открывались эти дали. Но чувствуя это великое, они не всегда понимали его и не знали, где же искать его. — Кто понял смысл и значение этих «бесконечных далей» бытия? — Пьер. — В чем он заблуждался до плена и что открылось перед ним теперь? — Раньше «он вооружался умственною зрительною трубой и смотрел в даль, туда, где... мелкое житейское, скрываясь в туманной дали, казалось ему великим и бесконечным, оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия... Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем...» Научись видеть великое во всех мелочах, окружающих твою жизнь, и ты будешь счастлив. «Бесконечные дали» будут бесконечно близки тебе. — Что же надо делать, по мысли Толстого, чтобы понять величие в обыденном, далекое — в близком? — Нужно отказаться от поисков цели жизни. — Чем же заменить эту цель? — Верой. Пьер счастлив: он нашел веру. «Прежде разрушавший все его умственные постройки, страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос — зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека». Это — предельное выражение каратаевского квиетизма. К этому упорно вел Толстой своего героя. Кутузов, Каратаев, а теперь Пьер проникнуты этим сознанием своей бесконечной зависимости от судьбы, от провидения, от бога. Все мучения Пьера, князя Андрея — от разума. Счастье — в вере, в отказе от разума. Жизнь ставит множество вопросов. Пьер и князь Андрей силой своего интеллекта пытались решить эти вопросы — и были несчастны. Лишь когда они убедились в бессилии разума и отдались вере, они нашли свое счастье. Человек верящий, а не размышляющий обретает те критерии, которых никогда не может выработать разум. — Как изменился Пьер после плена? — «...Улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям, — вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии». — Почему он теперь правильно решал все вопросы жизни? — «В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать».

Иррациональное, интуитивное, почти мистическое «что-то» оказывается надежнее разума. Недоверие Толстого к разуму, воспевание им интуиции было не только выражением каких-то личных особенностей его мышления. Толстой шел к разрыву со своим классом, — в 80-е годы он перейдет на позиции патриархального крестьянства. Противоречиями в отношении к русской действительности, свойственными этому крестьянству, все в большей и большей степени уже в 60-е годы наполняются произведения Толстого. Ленин писал: «Противоречия во взглядах Толстого — не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в пореформенную, но дореволюционную эпоху»¹²¹. В статье «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение» Ленин уточняет: «...Толстой стоит на точке зрения патриархального, наивного крестьянина»¹²². Мы уже говорили, что в 60-е годы Толстой еще окончательно не перешел на позиции патриархального крестьянства, но чем ближе он был к 80-м годам, тем более проникался психологией и мировоззрением этой части крестьян. Не случайно образ Каратаева появился в романе на последнем этапе работы над «Войной и миром». Толстой в романе страстно критикует военщину (вспомним гневные речи князя Андрея перед Бородином), государственный аппарат России (деятельность Аракчеева, Сперанского), духовенство (мысли Пьера о лживости церкви), эксплуатацию крестьян (положение крестьян у Пьера). Но разумных средств преобразования жизни он не видит — и приходит к выводу о бессилии разума, о могуществе веры. Ленин подчеркивает: «Критика Толстого потому отличается такой силой чувства, такой страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении «дойти до корня».., что эта критика действительно отражает перелом во взглядах миллионов крестьян...» И ниже: «Толстой отражает их настроение так верно, что сам в свое учение вносит их наивность, их отчуждение от политики, их мистицизм, желание уйти от мира...»¹²³ Вот в этой любви ко всем, к которой пришли князь Андрей и Пьер на последнем этапе своего развития, отразилось как раз «желание уйти от мира», потому что, живя в мире, приходится не только любить, но и ненавидеть, не только примиряться с судьбой, с закономерностью, необходимостью, но и бороться за торжество правды и справедливости. Из романа окончательно ушли люди, олицетворяющие зло мира. Курагины, Берги, Друбецкие уже не появляются рядом с Пьером, Ростовыми, княжной Марьей. Исчезновение со страниц романа этих людей художественно неизбежно. Трудно было бы Пьеру любить всех людей, если бы он встречался с Курагиными или Друбецкими. — Как он теперь любит людей? — «...Он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того, чтобы их любить, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить людей». Человек достоин любви просто потому, что он человек. — Что же думает теперь Пьер о князе Василии и его дочери, которые сделали ему столько зла? — «Князь Василий... представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком». О своих отношениях с Элен он говорит Наташе: «Когда два человека ссорятся — всегда оба виноваты... Мне очень, очень жаль ее». — А что думает Пьер о полицмейстере? — «...Какой славный, красивый офицер и как добр!.. А говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А какое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня». Вырабатывается одна из основ толстовства: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». — Какими эпитетами награждает Пьер людей, которых он так теперь полюбил? — Савельич, слуга — «какой он добрый, какой внимательный; полицмейстер — «славный, красивый офицер и как добр»; князь Василий — «трогательный, добрый и жалкий»; княжна и слуги, собиравшие его в дорогу, — «как они добры все». Какая бедность, какое однообразие характеристик! Как же эти характеристики расходятся с теми фактами, которые мы знаем о князе Василии и о полицмейстере!.. Поставить рядом князя Василия и верного Савельича — значит еще раз подтвердить, что любить всех — это, в сущности, никого не любить. У читателя неизбежно возникает недоверие как раз к тому, убедить в чем так хочет его Толстой: к вере, к силе интуиции и непосредственного чувства. И если такой великий художник, как Толстой, оказывается не в состоянии убедить читателя, значит, не всеми силами своей художественной натуры он сам верит в это.

Совершенно иначе рисует Толстой Наташу и «особенную» любовь к ней Пьера. — Проследим, как меняется Наташа на глазах у Пьера. — Сначала он видит, что в комнате княжны Марьи сидит кто-то «в черном платье». Потом замечает «внимательно-ласковый, любопытный взгляд», который устремила на него эта девушка. Он сам внимательнее всматривается в «бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом» лицо. И, наконец, это лицо, которое он узнал, лицо Наташи, «с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, — улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал». Если читатель не ощущал любви Пьера ко всем, и не ощущал потому, что у Толстого не хватило убедительных художественных средств для передачи этой любви, то теперь, когда у Пьера возникает особенная любовь, когда его охватывает «давно забытое счастье», читатель верит Пьеру и вместе с ним живет этой любовью и этим счастьем. Не «беспричинную» любовь к человеку вообще, а любовь именно к данному человеку и именно за определенные его достоинства рисует Толстой в сценах любви Пьера к Наташе. — Что же поражает Пьера больше всего в теперешней Наташе, в ее облике? — «...Ее нельзя было узнать.., потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни», теперь «не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально-вопросительные». Эта печаль не только из-за личных утрат: на лице Наташи отразились все печали людей, столько переживших за последний год. Наташа не только свое горе понимает — она умеет проникнуться страданиями другого человека, понять их. — Как она слушала рассказ Пьера о его приключениях? — «Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо переживая с ним вместе то, что он рассказывал»; «...она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще невысказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера». Так может слушать только человек, сердце которого раскрыто для других людей, человек, в котором бьется живая жизнь.

— Каков характер глав, завершающих четвертый том? — В этих главах господствует лиризм. Многие предложения строятся ритмически, как стихотворение в прозе: «Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо...»; «...были одни глаза, внимательные, добрые и печально-вопросительные»; «Она на лету ловила еще невысказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце». Мы говорили о симфоничности построения «Войны и мира». И теперь, в финале, после эпических и трагических глав, звучит лирическая песня любви. Из этой темы любви двух человек друг к другу вырастает тема любви к жизни. Много сделали люди, чтобы прекратилась жизнь, и главное преступление против жизни — война. Но война кончилась, уходят в прошлое страдания, которые она принесла. Раны зарубцовываются. В конце романа Толстой утверждает право людей на любовь, на счастье, на жизнь.

— Как меняется Наташа под влиянием любви к Пьеру? — Она уже смотрит на него «блестящими, оживленными глазами». Оживленными, потому что в них проснулась любовь к жизни. У нее появляется и шаловливая улыбка. «...Сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения...»; ей было «радостно и весело». Как в исканиях Пьера и Андрея отразилось богатство человеческого разума, жажда человека к познанию смысла жизни, так в развитии Наташи отразилось все богатство настоящего человеческого сердца, с его способностью к бесконечной тоске и бесконечному счастью. — Вспомним, какая мысль была Толстому наиболее дорога в романе. — «Мысль народная». Эта мысль выразилась и в образе Наташи. Страдания и радости Наташи синхронно повторяют страдания и радости народа. Народ расстается со своим имуществом, ибо какое-то чувство было в нем сильнее привязанности к вещам, — Наташа требует, чтобы раненым отдали подводы, и в голосе ее гнев против тех, для кого вещи важнее людей. Народ переживает трагедии утрат, — Наташа, как и тысячи русских женщин, ухаживает за раненным на поле сражения любимым человеком. Смерть близких, разрушение городов и сел принесли тоску России, — Наташа после смерти князя Андрея уходит в свою печаль, и ей кажется, что после всего выстраданного не может быть жизни. Но вечен народ, вечна жизнь. Не случайно Толстой изображает возвращение Наташи к жизни сразу после маленькой главки, где рисует возрождение из пепла Москвы. В Москве «все» было разрушено, кроме чего-то невещественного, но могущественного и неразрушимого. Это могущественное и неразрушимое — сила народной жизни. Казалось бы, все разрушено и в душе Наташи, но осталось нечто «неразрушимое» — «сила жизни... надежда на счастье». Вечен народ, вечна любовь, вечна жизнь.

Радость, пламя неземное, Райский дух, слетевший к нам, Опьяненные тобою, Мы вошли в твой светлый храм. Ты сближаешь без усилья Всех разрозненных враждой, Там, где ты раскинешь крылья, Люди — братья меж собой... Обнимитесь, миллионы! Слейтесь в радости одной!

Шиллер. «К радости»

---

¹⁰⁵ Думается, прав Овсянико-Куликовский, указывая, что Толстой слишком поспешно делает выводы об особенностях Tого или иного национального характера. (См.: Д. Н. Овсянико-Куликовский, Толстой как художник, СПб., 1899, стр. 61.)
¹⁰⁶ Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч. т. 14, стр. 205.
¹⁰⁷ Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч. т. 47, стр. 71.
¹⁰⁸ И.С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в 28 тт., т. 7, М.—Л. «Наука», 1964, стр. 64.
¹⁰⁹ Д. Н. Овсянико-Куликовский, Толстой как художник, СПб., 1899, стр. 77.
¹¹⁰ Там же, стр. 54.
¹¹¹ Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. т. 9, ч. 1. СПб., 1895, стр. 23.
¹¹² Курсив в тексте романа.
¹¹³ Прав, видимо, В. Б. Шкловский, считающий, что в Тихоне Щербатом отражены качества крестьянина-бунтаря, «пугачевца», и что «он проходит В романе как-то «боком» (В. Шкловский, Лев Толстой. М., «Молодая гвардия», 1963, стр 411), Не считая бунтарство качеством, характерным и, во всяком случае, положительным для русского крестьянина, Толстой не смог показать с подлинной симпатией мужика, полезного, по его мнению, лишь для данного случая — для войны с иноземным нашествием.
¹¹⁴ Н. Н. Арденс. Творческий путь Л. Н. Толстого. М., Изд-во АН СССР, 1962.
¹¹⁵ Очень ярко характеризует значение "Петиной музыки» в романе В. Ермилов в книге "Толстой-художник и роман "Война и мир» (М., Гослитиздат, 1961, стр. 80–88).
¹¹⁶ Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 147.
¹¹⁷ Курсив в тексте романа.
¹¹⁸ О характере «эгоизма» Наташи очень тонкие и верные наблюдения содержатся в книге В. В. Ермилова «Толстой-художник и роман «Война и мир» (см. стр. 155-186).
¹¹⁹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20. стр. 19.
¹²⁰ А. П. Чехов. Полн. собр. соч. в 20 тт., т. 14. М., Гослитиздат, 1949. стр. 208.
¹²¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20. стр. 22.
¹²² Там же, стр. 40.
¹²³ Там же.
 

---

Предисловие

Продолжение

Заключение

---

Электронная публикация книги подготовлена летом 2009 года учениками 10 класса Московской гимназии на Юго-Западе №1543
Александрой Кострикиной, Марией Красносельской, Михаилом Солодовым, Иваном Павловым и Александром Алергантом.

Размещение книги в сети санкционировано 6 августа 2009 года автором, Г.Н.Фейном (Андреевым).
О замеченных опечатках сообщайте Виталию Арнольду по электронной почте vitar(at)1543.ru