Последние изменения/Last modified 06.01.2003.
Над башкой летят грачи,
держат крепко кирпичи.
По кручинной,
не грачиной.
на ка, милый, получи.
Да в непочинную
дурь безпричинную
такою чинною
да кирпичиною...
Да в треуголую,
летите голуби,
лечите голову,
берите голого.
Над башкой гудят ветра,
а по утру гудит дыра...
Ах это Вы ли?
Я на вылет,
я на волю,
мне пора...
За море в теплую...
А, на кось - дулечки...
По граблям топаю,
Там Нильс на дудочке,
мне всё до лампочки,
по тому поводу,
пешёчком под воду,
на тонких лапочках...
А над башкой летят года,
да всё куда-то не туда.
Тише мыши,
кот на крыше,
а ей ехать, вот беда...
Не аки по суху
цыпочки сирые,
под лёд вальсирую,
в слепую, по слуху.
Я как проворный лось,
мне кирпичём далось,
мне всё почудилось.
мне всё почудилось...
А над башкой летят грачи,
держат крепко кирпичи.
По кручинной,
не грачиной,
на ка, милый, получи.
Эх раз, да ещё раз...
Только что из пачки льдистой,
взвыв в микроволновом чаде,
две Сосиски (не садист я)
запросили о пощаде,
умоляя о прорщеньи,
в щёлки узкие стеная,
мордочки слогая щеньи.
(Не китайская стена я...)
Их носы в стекло - упруги,
Неохота в Хоты, братцы?
Мне они лизали руки
И спешили в даль убраться .
С мыслью бренною, земною,
С мыслью: "Больше не могу!"
отливали под луною
жёлтой меткой на снегу.
И с моих небес студёных,
коготками в твердь звеня,
два зверька перворождённых
убегали от меня.
Попустительство проискам плоти,
планомерный порыв попрошайки,
патетически падкой покушать,
попу псу преумножил премного.
Палкой подлый преступник по парку
презывался к примерным пределам
похудевшего в подвигах Папы,
Посейдону подобного прытью.
Собака - это просто перевёрнутый
через голову бог,
буквальный, добуквенный,
в чисто английском стиле,
его зазеркалье, в которое нам -
слабо,
в которое людям трудно,
а вот её - пустили,
и она лежит и дрыхнет там,
куда не входит любой,
и снится ей не предмет обожания,
а косточка, или котлета...
Но ведь кто-то мудрый сказал,
что Бог есть Любовь.
А собака это - умеет, пусть
и умеет, в общем то, только это.
Ах эти курочек кусицы, ах недоедливые плечи, доголодали вас таксицы, иных уж нет, а те - далече...
Я умом понимаю, что я - явление.
И умею понять, что явление лени я.
К умалению лени моей устремления
Вызывают у лени моей умиление.
С дуба падают листья... фикуса.
Думал ясеня?... На-ка, выкуси.
И сижу, гляжу действо с ложи я,
Во какая жизнь - штука сложная.
Стихает. Стихами пахнут цветы,
тычутся сплющенными мордахами в окно.
Темно, и где-то за окном ты,
и снежинки падают, как падает домино,
выстроенное неимоверным трудом в ряд,
врядли достойное достоять до того
момента, когда мосты уже не горят
под ногами, и сжечь их проще всего.
И всего то на всего - снег упал,
пальчиками хрупкими цепляясь за ночь,
под ноги, в последнем нелепом па,
на следы, которым нельзя помочь
не тонуть в снегу, что сокроет всё
соком, в небе вымерзшим до бела.
Бледный ангел рухнул, его несёт
кубарем за дымкой, где ты была
пять минут назад, когда у окна,
витражём, размазанным на стекле,
билась, словом замершим, тишина,
несказанным, таявшем в том тепле,
что рождает таинство - быть с тобой
и неметь от этого, и в ночи,
ощущая кожею звук любой,
ждать, когда в дверях зашуршат ключи.
Пустая палуба и мы.
Под нами взорвалась река,
дожив до краешка зимы.
И можно видеть облака,
настолько столики чисты.
В нас только толика тепла,
настойки той, которой ты
наветом тайным навела,
наворожила. Жил бы на
пружинке, свитой свитой дел,
делил бы прибыль. Но вина
моя, вина не углядел,
с ладони, ладаном дыша,
шальное, талое питьё
до пены с кровью замешав,
я плюхаюсь в небытиё.
Мордатые улитки улётно даровиты,
завитые в колечки, не образуя свиты,
они ползут от печки, беспечно полагая,
что крайне модерновы скорлупки и рога их,
что резвы их словечки, что взгляды их мгновенны,
что широки их плечики и спинки - офигенны,
что могут пяткой в ухо достать, как ушуисты...
Они ползут от печки и помыслы их чисты.
Мордатые улитки не бегают стадами,
мордатые улитки спешат к прекрасной даме,
они спешат дорогой, что ждёт их там - не зная,
поскольку им до рога рогатость их земная.
В небе мышки плывут на север,
покидают кораблик тощий,
кувыркающийся под всеми,
кто хоть раз выходил на площадь
под дождём, где все кошки сыры,
сыра нет, и теряют мало,
подождём, залатают дыры
эскалатора в центре зала,
где на юг, по дорожке в лето,
подороже, и рожи глаже,
а на север - одна примета,
что, быть может, итог не важен,
что, быть может, она и "и жилу"
Галилеева дурь святая...
"Были б живы бы, были б живы..."
мышки думают, пролетая.
Стать им кошками стоит только
захотеть, сколько стоит - зная,
но и знать, что не будет толка -
тоже, в общем то, мысль земная,
не небесная, бес бы с нею,
только б двигаться многократно,
чтобы с юга вновь, цепенея,
круг замкнуть, прилетев обратно.
Герой нашего мутного времени эфирен,
а время его афёрно.
Он глотает слоги, даром что слова
легко достаёт из кармана.
И, хотя топёр у рояля мирен,
и в будке уснул суфлёр, но
время держится, а герой купирован,
и торчит, как уши у добермана.
А у мэрии вновь стреляются,
видно, опять из-за Мэри...
Из-за моря завозят пасты ореховые,
ореховей чем вчера - втрое.
Дискотека... Грех распаляется к высшей мере.
Швы - топор... щатся, в общем - намертво,
все довольны игрою.
Но герой в тоске,
он держит пальчик на "старте",
а ещё - синицу в руке, и хочет зайти по карте
козырным, краплаком краплёным,
но чёрным ходом.
С Новым годом,
счастья вам! С Новым годом...
На крыло ложится январь,
заходит от солнца, едко
пахнет фосфор с бензином,
и вышибает слезу,
как потом, играючи, из под ног табуретку,
когда в сны заглянут спящие там... Внизу.
В стАе, в стАде ли, до последней стАдии,
стОя, пАдая, упадАя,
дАй я взлёта, паденья ради ли,
разобьюсь о вечер, где восходит луна молодая,
где её дорожкой в небо угОльное,
вся армада ангелова и адова тычется,
и от взгляда вверх ощущенье бОльное,
что над миром нет бОльшего света -
одна владычица.
Бродят белые негры, месят чёрную жижу. Явно давит на нервы всё, что пояса ниже. Всё, что пояса уже явно давит на горло, но могло быть и хуже, негры думают гордо. Дуют в дудки и горны, бьются кепками в клетку. Заведенья игорны крутят тем же рулетку, чем вчера бы могли бы околачивать груши, или, может быть, сливы, на шестой части суши. Заведенья угарны, гарны хлопцы на стрёме, их чубы авангардны, и по морде Ерёме, бить Фоме не мешают, а способствуют даже, благо - морда большая. И в особенном раже франты режутся в фанты, кроют фрям пирамиды, хэппи-негоцианты хрупают цианиды. а на уровень ниже, озираясь крысино, кровь хот-догову лижет в смерть продрогшая псина. И чем дальше, тем уже, открываются дали... Я по самые уши червяка засандалю на крючёк, и закину от плеча, рыбам к роже, и согну над ним спину, чтоб понять, отчего же дожидаться рассвета места нету дороже, там, где в месиво это, с детства жопой вморожен, белый брат, ты со мною, бредишь, лбом воспалённым, тоже зная - весною здесь всё будет зелёным.
Здравствуйте, я Ваша тётя,
сутки уже.
Здравствуйте, как Вы живёте
на вираже.
На "Запорожце" ухатом
крылья резны,
ой, далеко до греха то,
до крутизны.
Клёво запрыгнуть на камни,
под фонари.
Дырка в башке - велитка мне?
Не говори!...
Делать подобные штуки
не на хрена ль?...
Ты на прощанье от скуки
нам посигналь.
Мы ведь на знаках читаем:
"Не больше ста!!!"
Вот отчего не летаем
птицей с моста.
Надо же, приснится,
лапки в два ряда,
сбоку вереницей,
в облаках звезда.
Крылышки из воска,
пятки по росе,
взлётная полоска,
и прощайте все.
Сорок пар ботинок,
сорок пар шнурков,
странная скотинка
рвётся из оков.
Подожди немножко
в небе, на снегу.
Я сороконожка,
я уже бегу.
Он подойдёт, суров и крылат,
и по плечу хлопнет:
"Ну, здравствуй, с понтом Пилат.
Ладно, шучу.
Не санитар я, и ты не псих,
просто к суду
утром тебе приведут троих.
Я приведу.
Крестики-нолики, добрый путь,
клеточек - три.
Нужно одну из них зачеркнуть,
ту, что внутри.
А дальше - легче, все говорят,
легче вдвойне.
Вот уже две зачеркнул подряд,
и на коне.
Третью не смажешь, раз две сумел,
и всё... Домой.
А то, что руки белы, как мел,
руки - умой..."
Может проснусь, не выдержу я,
мелом седой,
и, да минует чаша сия,
чаша - с водой.
Раз, в доМЫШке с оКОШКАМИ,
мышки встретились с кошками.
Мышки кошек гнушаются,
кошки мышкам МЫШаются,
мышки с сыром прощаются,
в мышках сыр разМЫШщается.
Мышки первыми вышли, но
сыр доели уМЫШленно,
кошкам чтоб не достался он,
в мышках чтобы КОТался он,
пусть проМЫШленность отчая
их КОТлетками потчует...
МягКОТелые котики
с МЫШковатым животиком ,
скрыв своё возМЫШщение,
вышли из поМЫШщения,
и ушли, глядя искоса,
проМЫШлять себе "Вискоса".
Течёт часов река, да, вроде, ничейная,
в ней три кораблика, да против течения.
И по реке ли те кораблики движимы
к твоей руке взлететь, собачками рыжими.
От счастья чуть дыша и ушками хлюпая,
лизнуть тебя спешат кораблики глупые.
Им плавно в плаванье валить бы заморенным,
разжиться б гаванью за синим за морем бы.
Но ключ в двери журчит, никак не раскается.
Эскадра твоя летит, носами толкается.
Хватило дождаться сил и силы утроенны...
Теперь уж неси-меси - залижем пробоины.
Из курицы пророс петух,
жираф из крокодила...
Из лопуха пророс - лопух.
Природа победила.